Наташа бабушка: Наташа Королева отправила Зеленскому видео умершей бабушки

Наташа Королева отправила Зеленскому видео умершей бабушки

Певица Наташа Королева обратилась к президенту Украины Владимиру Зеленскому с просьбой разрешить ей въезд на Украину для посещения могилы бабушки. Артистка опубликовала в инстаграме видео с 94-летней родственницей, которая умерла через неделю после записи ролика.

Заслуженная артистка России Наташа Королева опубликовала в инстаграме видео со своей 94-летней бабушкой, которая жила на Украине. По просьбе брата певицы старушка со слезами на глазах прокомментировала запрет своей внучке на посещение Украины в течение пяти лет, наложенный СБУ в 2016 году. Через неделю после записи ролика бабушка Королевой скончалась.

«Она хотела своей болью от несправедливости достучаться до души тех, кто душу давно променял на медяки! Мы всей семьей еле уговорили ее этого не делать! Через неделю ее не стало! Сегодня, в день ее рождения, я не могу положить цветы на ее могилу и помянуть в кругу близких!» — написала артистка.

Певица назвала обвинение, выдвинутое ей три года назад, абсурдным и нелепым. По словам Королевой, при вынесении решения суд опирался только на «лживую проплаченную статью» в интернете. Она намекнула, что знает, кто причастен к внесению ее имени в черный список Украины, говоря о неком «журналисте» и «семейной парочке кровожадных депутатишек, с ядовитым слюновыделением брызжащих «Ганьба Запроданке» (укр.«Позор предательнице» — «Газета.Ru»).

«Я, Наташа Королева, на всем постсоветском пространстве олицетворяю как никто из артистической среды колорит, темперамент, дух Украины! Всегда подчеркиваю и никогда не чураюсь своего происхождения!» — заверила артистка.

Причину обвинений во вмешательстве во внутренние дела Украины и совершении противоправных действий певица не может понять до сих пор.

«Наверное, это песня о киевском мальчишке, или о маленькой стране, или «Тюльпаны», которые желтого цвета разлуки, так напугали своими призывами к экстремизму?!» — задалась вопросом Королева.

Она отметила позитивные изменения в политике Украины за прошедшие три года, подчеркнув, что к власти пришли «молодые и порядочные люди с трезвым взглядом на жизнь».

«Я направила письмо на имя президента Украины Владимира Зеленского с просьбой скасувати цю сфабриковану справу і дозволити мені в’їзд на мою історичну батьківщину! (укр. «отменить это сфабрикованное дело и позволить мне въезд на мою историческую родину» — «Газета.Ru»), — заявила артистка. — Только он своей волей может отменить этот позорный приговор».

В заключение Королева выразила надежду на то, что Зеленский прислушается и позволит ей навестить могилу бабушки.

«Я верю и надеюсь, что в такой большой праздник Покрова Святой Богородицы произойдет чудо и добро восторжествует, а моя бабушка на небесах дождется справедливого решения и будет покоиться с миром!» — написала она.

Певица неоднократно пыталась добиться разрешения на въезд на Украину, но 15 июня окончательно проиграла суд относительно запрета на посещение страны, передает сайт zik.ua.

Отметим, что Королева — не единственная проживающая на территории России уроженка Украины, получившая запрет на посещение исторической родины. В 2017 года ее коллегу Лолиту Милявскую сняли с поезда на границе России и Украины в связи с запретом СБУ на въезд в страну на три года. Причиной этого решения стало выступление артистки в крымском городе Керчь в 2015 году.

Комментируя эту ситуацию, Милявская отметила, что ехала на Украину, чтобы навестить свою больную дочь. При этом певица подчеркнула, что пограничники вели себя тактично и сочувствовали сложившейся ситуации, но ничем не могли помочь.

В декабре 2018 года в интервью YouTube-каналу «Крючок.TV» Милявская рассказала, что в Киеве напали на ее мать — предположительно, из-за того, что она разговаривала на русском.

«Мама возвращалась с дочкой со школы, до дома — всего два светофора. Она возвращалась, неся в руках кошелек и хлеб. Сзади какая-то скотина сказала: «Ты что, по-русски говоришь?» — и мама получила в голову», — поделилась Лолита.

В связи с сильным ударом в затылок мама Милявской получила сотрясение мозга и, по словам певицы, пролежала в больнице полгода. Во избежание повторного нападения артистка наняла охрану для всех своих родственников.

Наташа Королева готовится стать бабушкой

Сергей и Наташа часто признавались, что мечтают о втором ребенке. Но пока не судьба…

Наследник певицы, 17-летний Архип, впервые рассказал «СтарХиту» о 23-летней возлюбленной Марии Слугиной, бывшей участнице «ДОМа-2». Глушко-младший даже пошел на серьезный шаг и познакомил подружку с родителями. «Девушка у сына хорошая, — говорит «СтарХиту» Сергей Глушко. — Сначала настороженно отнеслись, но, пообщавшись, поняли: тревожиться незачем. У Маши правильные жизненные принципы, она работает. Пусть общаются, мы довольны!»

Сергей и Наташа воспитывают Архипа настоящим мужчиной. «Стараемся наставлять сына не только в плане отношений, — продолжает Сергей. — У него возраст юношеского максимализма. Мол, зачем слушать родителей? Но, считаю, надо все с пониманием делать. О каких-то вещах намекаем ему через знакомых и друзей, чтобы не воспринимал в штыки. Как ухаживает? Комплименты делать точно умеет. Часто Маша приезжает к нам в гости. Молодежь сейчас ранняя, многое из того, что он делает сейчас, я совершал в более позднем возрасте!»

Архип признается, что он без ума от милых зубок Маши и сияющего личика

Хоть Архип и подрабатывал летом в ресторане, пока его мысли сосредоточены на учебе. «Он поступил в Высшую школу экономики на факультет «Востоковедение». Почему не остался в Америке? Когда отправляли его туда, решили: пусть сын выучит язык, да и поближе к бабушке будет», — делится Глушко. 

не пропуститеСын Наташи Королевой: «Спокойно отношусь к тому, что моя девушка была на «ДОМе-2»

На вопрос «Отпустите ли сына во взрослую жизнь?» знаменитые родители отвечают серьезно.

«Он самостоятельный парень, но пока рано, — делится со «СтарХитом» Королева. — В теории готовы с Сережей стать дедушкой и бабушкой. Правда, торопиться не стоит. Лишний раз беседы провели, хоть он и говорит: «Я все знаю!»

Этим фото Архип заинтриговал подписчиков

К слову, возможно, скоро Наташа с мужем будут нянчить внука или внучку. Сейчас Слугина проходит лечение в Центральной клинической больнице столицы. Рядом с ней находится Архип. Кроме того, Глушко-младший намекнул на интересное положение любимой, опубликовав в сторис фото со смайлом в виде беременной женщины. «Ждите эксклюзивчик», — лаконично подписал он снимок.

Напомним, что Архип и Мария познакомились на вечеринке общих друзей. Стали общаться: узнавали друг друга, ходили на разные мероприятия. А спустя время поняли, что уже не могут друг без друга — приятельские отношения переросли в романтические. Девушка обратила внимание на Архипа благодаря нежному и трепетному отношению к ней, а молодой человек, в свою очередь, уверен, что она идеально подходит ему по характеру.

Фото: личный архив, Instagram

Читать «Бабушка Наташа» — Емец Дмитрий Александрович — Страница 1

Дмитрий Емец

Бабушка Наташа

Я сижу за большим столом на кухне, раздвинув в хаосе случайных предметов пространство по размеру тетради с пружинным переплетом. Я уже много лет не писал ничего от руки, но сейчас ноутбук разряжен и, возможно, что и к лучшему. Рядом стоит керосиновая лампа. Стеклянный колпак у нее новый, а сама лампа старая. Мы купили ее на барахолке. Самое сложное – расположить лампу так, чтобы тени от руки и ручки, мешая, не прыгали по листу бумаги, а это происходит то и дело, потому что огонек лампы то растет, то пытается совсем спрятаться. Это даже хорошо, что этой зимой в Крыму электричество дают с перебоями. Ощущаешь собирающую сущность живого света. К керосиновой лампе со всего темного дома сходятся дети, у которых сели батареи в их гаджетах. Смотрят на огонь. Постепенно хаос их движений замедляется, и они начинают читать или слушать аудиокниги. За эти несколько дней мы перечитали и переслушали больше, чем за несколько предшествующих месяцев.

Наверное, и этот рассказ о запоздалой благодарности не родился бы, если бы не свет керосиновой лампы, не качающиеся темные деревья за окном и не вой ветра. Я давно уже подбирался к этому рассказу, делал какие-то заметки, но все время откладывал, предчувствуя большое сердечное напряжение. Напряжение памяти, честности, совести – напряжение в основе своей неуютное. И хорошо, что сейчас передо мной тетрадь. Когда пишешь рукой, не видишь уже написанных строк, а существуешь в том единственном предложении, по которому сейчас скользит рука. Это делает прозу бессюжетной, чуть рваной, но и более жизненной, поскольку и жизнь никогда не имеет жесткого сюжета. Скорее, она текуча, как река. Мы видим только строку сегодняшнего дня, часа, минуты.

Это будет рассказ о бабушке Наташе и моем детстве. И еще, наверное, о слове. Детство – это время, когда в человека непрерывно высеваются зерна слов. Они приходят из книг, из устных рассказов, из случайных, ни к тебе обращенных диалогов, которые ты невольно, но с острым интересом подслушиваешь. Тебя и за человека-то еще особенно не считают, так, кулек на санках. Кто же думает, что этот кулек слушает? И слушает жадно, потому что чувствует: эти диалоги имеют огромную ценность, поскольку обращены не к тебе. Тут и интонации другие, и врут, должно быть, поменьше.

В самом упрощенном виде жизнь – это путь от эгоизма к альтруизму. Детство, как мне сейчас представляется, – пора чистого эгоизма, когда пожираешь все блага мира, ничего не давая взамен. Считаешь, что так и должно быть. Дай! Дай! Дай! Все подарки мне, все внимание мне, вся радость жизни мне! Но потом взрослеешь и приходит пора благодарности, но когда она приходит, лично сказать «Спасибо!» уже невозможно. Но все же попытаюсь.

* * *

Когда родилась моя мама Таня, бабушке Наташе было 34 года. Мама родилась вне брака, когда бабушка была главным инженером лаборатории Главметиза в Запорожье. Это была химическая лаборатория. В подчинении у бабушки было сорок «девочек». Она называла их «мои девочки», и меня это удивляло, потому что на групповых фотографиях это были упитанные взрослые женщины с серьезными лицами. У многих были уже внуки.

До войны бабушка Наташа окончила Металлургический институт по специальности инженер-металлург. В феврале 1941 года начала работать помощником мастера на Миньярском заводе Главметиза в цехе горячей прокатки, а с мая сорок первого – в отделе технического контроля. Когда началась война, завод стал выпускать танки, и бабушка была переведена в болтовый цех начальником участка.

Эти подробности и названия я узнал совсем недавно, когда листал трудовую книжку, но еще из детства во мне живет страх из каких-то случайных бабушкиных рассказов. Страх, что танк поломается, не доехав до фронта. Я запомнил многократно повторявшуюся фразу: «Танк не должен встать». Бабушка по инерции боялась этого и много лет спустя, когда и танки эти давно уже переплавили.

Никаких военных воспоминаний бабушка не оставила. Про войну говорить не любила. Только в трудовой книжке, там, где «Награды и поощрения», осталась запись:

«5 ноября 1942 года – Миньярский завод «Главметиз».

Во исполнение приказа Народного комиссара Черной Металлургии за № 248 от 13.10.1942 года за выполнение производственной программы и освоения качественных сталей и сплава премируется Н. С. Шубина отрезом на платье».

В сорок третьем году бабушка вышла замуж и по месту службы мужа (о котором известно только то, что его звали Арсений, потому что бабушка о нем никогда не рассказывала) уехала во Владивосток. Арсений был инженером-подводником. Во Владивостоке бабушка работала технологом на военном заводе им. Ворошилова.

В ноябре сорок третьего года Арсений погиб, а в январе сорок четвертого у бабушки родился мальчик, Валерий. Он умер от пневмонии, когда ему было полгода. В молитвах я называю его «младенец Валерий», и только сейчас, буквально в эту секунду, я понял, что младенец Валерий – мой дядя.

Когда война закончилась, бабушку по телеграмме замнаркомчермета Бычкова перевели в Сталино, так тогда назывался Донецк. На освобожденных территориях не хватало инженеров. Из Донецка бабушку отправили в Запорожье старшим инженером лаборатории Главметиза.

Запорожский метизный завод я хорошо запомнил. Наш дом, в котором я жил первые два с половиной года жизни, а потом наездами каждое лето до самой школы, примыкал к стене этого завода. Огромная глухая стена, вся закопченная. Каждый день в определенный час завод начинал ужасно вонять. Это значило, что пошел какой-то химический процесс. Бабушка захлопывала форточку и говорила: «О-о! Сегодня у нас что? Четверг? Значит, это до завтрашнего утра!»

В пятницу пахло уже как-то иначе, в понедельник и среду вонь была чем-то похожа. Возможно, какие-то очистные сооружения и существовали, но на вони это почти не сказывалось. Прямо в нашем дворе, под стеной завода, был детский сад. Мы там играли в беседке. Туда приходил какой-то слабоумный и спускал с себя штаны. Помню, что нам это было неинтересно и ужасно злило, что он отвлекает от игры. Взрослые его прогоняли.

Но это было уже после моего рождения, то есть почти тридцать лет спустя. В Запорожье бабушка познакомилась с Георгием Михайловичем Гребенюком, человеком исключительно красивым, улыбчивым, голубоглазым. Я никогда не видел его, как не видел и второго деда, Ивана, но на фотографиях у него очень умное, тонкое, гибкое лицо. С войны он вернулся старшим лейтенантом и преподавал в Запорожском институте физику твердых тел, причем на украинском. Даже учебник по физике твердых тел написал, и тоже на украинском. Я как-то пытался его прочитать, но не понял ни слова. Георгий Михайлович был потомком украинско-польских дворян, в близком родстве с Панасом Мирным, с художником Головко, с какими-то другими украинскими поэтами и художниками. В семье у них все замечательно пели, музицировали, писали рассказы, стихи. По-русски Георгий Михайлович говорил хорошо, но нарочито переходил на украинский и вообще всячески подчеркивал, что он украинец.

У дедушки Георгия была своя история, очень драматическая. До войны у него были жена и дочь. Но когда он вернулся с фронта, то не нашел ни жены, ни дочери. Он знал, что перед оккупацией Украины они успели эвакуироваться, но куда? Они не знали номера его воинской части, он понятия не имел, в каком городе они оказались и где находятся. И поэтому они не переписывались. И вот 1945 год заканчивается, потом 46-й, 47-й. Дедушка уже давно вернулся с фронта, а ни жены, ни дочери нет. Ни вестей, ни писем – ничего.

Дедушка Георгий сходится с бабушкой Наташей, и тут буквально за пару месяцев до рождения мамы возвращаются жена дедушки и его довоенная дочь. Оказалось, что до 1948 года жена размышляла, стоит ли ей возвращаться, потому что не знала, жив ли муж, уцелел ли дом, и вообще колебалась. И вообще в эвакуации все же они как-то устроились. И вот только к 1948 году смогла с кем-то списаться и вернулась.

Бабушка Наташа . Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве [антология]

Я сижу за большим столом на кухне, раздвинув в хаосе случайных предметов пространство по размеру тетради с пружинным переплетом. Я уже много лет не писал ничего от руки, но сейчас ноутбук разряжен и, возможно, что и к лучшему. Рядом стоит керосиновая лампа. Стеклянный колпак у нее новый, а сама лампа старая. Мы купили ее на барахолке. Самое сложное – расположить лампу так, чтобы тени от руки и ручки, мешая, не прыгали по листу бумаги, а это происходит то и дело, потому что огонек лампы то растет, то пытается совсем спрятаться. Это даже хорошо, что этой зимой в Крыму электричество дают с перебоями. Ощущаешь собирающую сущность живого света. К керосиновой лампе со всего темного дома сходятся дети, у которых сели батареи в их гаджетах. Смотрят на огонь. Постепенно хаос их движений замедляется, и они начинают читать или слушать аудиокниги. За эти несколько дней мы перечитали и переслушали больше, чем за несколько предшествующих месяцев.

Наверное, и этот рассказ о запоздалой благодарности не родился бы, если бы не свет керосиновой лампы, не качающиеся темные деревья за окном и не вой ветра. Я давно уже подбирался к этому рассказу, делал какие-то заметки, но все время откладывал, предчувствуя большое сердечное напряжение. Напряжение памяти, честности, совести – напряжение в основе своей неуютное. И хорошо, что сейчас передо мной тетрадь. Когда пишешь рукой, не видишь уже написанных строк, а существуешь в том единственном предложении, по которому сейчас скользит рука. Это делает прозу бессюжетной, чуть рваной, но и более жизненной, поскольку и жизнь никогда не имеет жесткого сюжета. Скорее, она текуча, как река. Мы видим только строку сегодняшнего дня, часа, минуты.

Это будет рассказ о бабушке Наташе и моем детстве. И еще, наверное, о слове. Детство – это время, когда в человека непрерывно высеваются зерна слов. Они приходят из книг, из устных рассказов, из случайных, ни к тебе обращенных диалогов, которые ты невольно, но с острым интересом подслушиваешь. Тебя и за человека-то еще особенно не считают, так, кулек на санках. Кто же думает, что этот кулек слушает? И слушает жадно, потому что чувствует: эти диалоги имеют огромную ценность, поскольку обращены не к тебе. Тут и интонации другие, и врут, должно быть, поменьше.

В самом упрощенном виде жизнь – это путь от эгоизма к альтруизму. Детство, как мне сейчас представляется, – пора чистого эгоизма, когда пожираешь все блага мира, ничего не давая взамен. Считаешь, что так и должно быть. Дай! Дай! Дай! Все подарки мне, все внимание мне, вся радость жизни мне! Но потом взрослеешь и приходит пора благодарности, но когда она приходит, лично сказать «Спасибо!» уже невозможно. Но все же попытаюсь.

* * *

Когда родилась моя мама Таня, бабушке Наташе было 34 года. Мама родилась вне брака, когда бабушка была главным инженером лаборатории Главметиза в Запорожье. Это была химическая лаборатория. В подчинении у бабушки было сорок «девочек». Она называла их «мои девочки», и меня это удивляло, потому что на групповых фотографиях это были упитанные взрослые женщины с серьезными лицами. У многих были уже внуки.

До войны бабушка Наташа окончила Металлургический институт по специальности инженер-металлург. В феврале 1941 года начала работать помощником мастера на Миньярском заводе Главметиза в цехе горячей прокатки, а с мая сорок первого – в отделе технического контроля. Когда началась война, завод стал выпускать танки, и бабушка была переведена в болтовый цех начальником участка.

Эти подробности и названия я узнал совсем недавно, когда листал трудовую книжку, но еще из детства во мне живет страх из каких-то случайных бабушкиных рассказов. Страх, что танк поломается, не доехав до фронта. Я запомнил многократно повторявшуюся фразу: «Танк не должен встать». Бабушка по инерции боялась этого и много лет спустя, когда и танки эти давно уже переплавили.

Никаких военных воспоминаний бабушка не оставила. Про войну говорить не любила. Только в трудовой книжке, там, где «Награды и поощрения», осталась запись:

«5 ноября 1942 года – Миньярский завод «Главметиз».

Во исполнение приказа Народного комиссара Черной Металлургии за № 248 от 13.10.1942 года за выполнение производственной программы и освоения качественных сталей и сплава премируется Н.?С. Шубина отрезом на платье».

В сорок третьем году бабушка вышла замуж и по месту службы мужа (о котором известно только то, что его звали Арсений, потому что бабушка о нем никогда не рассказывала) уехала во Владивосток. Арсений был инженером-подводником. Во Владивостоке бабушка работала технологом на военном заводе им. Ворошилова.

В ноябре сорок третьего года Арсений погиб, а в январе сорок четвертого у бабушки родился мальчик, Валерий. Он умер от пневмонии, когда ему было полгода. В молитвах я называю его «младенец Валерий», и только сейчас, буквально в эту секунду, я понял, что младенец Валерий – мой дядя.

Когда война закончилась, бабушку по телеграмме замнаркомчермета Бычкова перевели в Сталино, так тогда назывался Донецк. На освобожденных территориях не хватало инженеров. Из Донецка бабушку отправили в Запорожье старшим инженером лаборатории Главметиза.

Запорожский метизный завод я хорошо запомнил. Наш дом, в котором я жил первые два с половиной года жизни, а потом наездами каждое лето до самой школы, примыкал к стене этого завода. Огромная глухая стена, вся закопченная. Каждый день в определенный час завод начинал ужасно вонять. Это значило, что пошел какой-то химический процесс. Бабушка захлопывала форточку и говорила: «О-о! Сегодня у нас что? Четверг? Значит, это до завтрашнего утра!»

В пятницу пахло уже как-то иначе, в понедельник и среду вонь была чем-то похожа. Возможно, какие-то очистные сооружения и существовали, но на вони это почти не сказывалось. Прямо в нашем дворе, под стеной завода, был детский сад. Мы там играли в беседке. Туда приходил какой-то слабоумный и спускал с себя штаны. Помню, что нам это было неинтересно и ужасно злило, что он отвлекает от игры. Взрослые его прогоняли.

Но это было уже после моего рождения, то есть почти тридцать лет спустя. В Запорожье бабушка познакомилась с Георгием Михайловичем Гребенюком, человеком исключительно красивым, улыбчивым, голубоглазым. Я никогда не видел его, как не видел и второго деда, Ивана, но на фотографиях у него очень умное, тонкое, гибкое лицо. С войны он вернулся старшим лейтенантом и преподавал в Запорожском институте физику твердых тел, причем на украинском. Даже учебник по физике твердых тел написал, и тоже на украинском. Я как-то пытался его прочитать, но не понял ни слова. Георгий Михайлович был потомком украинско-польских дворян, в близком родстве с Панасом Мирным, с художником Головко, с какими-то другими украинскими поэтами и художниками. В семье у них все замечательно пели, музицировали, писали рассказы, стихи. По-русски Георгий Михайлович говорил хорошо, но нарочито переходил на украинский и вообще всячески подчеркивал, что он украинец.

У дедушки Георгия была своя история, очень драматическая. До войны у него были жена и дочь. Но когда он вернулся с фронта, то не нашел ни жены, ни дочери. Он знал, что перед оккупацией Украины они успели эвакуироваться, но куда? Они не знали номера его воинской части, он понятия не имел, в каком городе они оказались и где находятся. И поэтому они не переписывались. И вот 1945 год заканчивается, потом 46-й, 47-й. Дедушка уже давно вернулся с фронта, а ни жены, ни дочери нет. Ни вестей, ни писем – ничего.

Дедушка Георгий сходится с бабушкой Наташей, и тут буквально за пару месяцев до рождения мамы возвращаются жена дедушки и его довоенная дочь. Оказалось, что до 1948 года жена размышляла, стоит ли ей возвращаться, потому что не знала, жив ли муж, уцелел ли дом, и вообще колебалась. И вообще в эвакуации все же они как-то устроились. И вот только к 1948 году смогла с кем-то списаться и вернулась.

Я, скорее, угадываю, чем знаю, что дедушка Георгий, несмотря на свои вечные словесные победы над москалями и еще одним древним народом, человеком был, скорее, мягким, может быть, даже где-то нерешительным. Первое время он заметался было между двумя женщинами, но заметался как-то пассивно, с внутренней установкой: «Пусть меня заберет та, которой я больше нужен».

Наверное, бабушка Наташа смогла бы его оставить, если бы захотела. В конце концов, у нее был грудной ребенок, да и сами отношения более свежие. Однако бабушка Наташа как-то сразу заняла непримиримую позицию и развернула дедушку Георгия к себе задом, к лесу передом. И дедушка Георгий вернулся к жене, которая на тот момент проявила большую гибкость. Жена же потребовала, чтобы он ни новой дочери своей никогда не видел, ни бабушки Наташи. И, видимо, дедушка Георгий к этому не особенно и стремился, побаиваясь одновременно и жены, и бабушки Наташи, в которой угадывал силу куда более взрывную и опасную, чем в своей жене.

Характер у бабушки Наташи, и вообще у всех Шубиных (она была старшей из шестерых детей) был огненный. Они все были среднего роста, ладные, сильные, взрывные. Своему брату Николаю бабушка Наташа однажды палкой так дала по голове, что у него до старости был шрам на лбу. Я никогда не видел Николая, знаю, что он работал потом машинистом тепловоза. Но я видел другого брата – дядю Шуру. Очень ловкий и сильный, он так блестяще ходил на руках и делал сальто, что циркачи проезжего цирка предлагали ему сбежать из дома и уехать с ними. И он всерьез собирался это осуществить, но тут началась война. Мама бабушки Наташи, Татьяна, оказалась в Сталинграде вместе с двумя младшими детьми – дядей Шурой и тетей Таей. Было это во время самых ужасных боев. Они никуда оттуда не уехали, потому что прадедушка Степан был начальником железнодорожной станции в Сталинграде. Дяде Шуре было лет четырнадцать-пятнадцать, тете Тае – лет двенадцать. Сталинград переходил из рук в руки много раз. Немцы забили прабабушку насмерть за то, что она ходила вдоль железной дороги – собирала мазут, чтобы обогреть детей. А для немцев это был непорядок: ходить вдоль железных дорог нельзя.

Тетя Тая и дядя Шура оглохли от взрывов. Тетя Тая потом всю жизнь ходила со слуховым аппаратом. А дядя Шура как-то отлежался. Он тоже потерял слух, но уже через много лет. А тогда после смерти мамы он приписал себе год и пошел в танковое училище. Успел еще повоевать, был ранен. О своем ранении осколком и еще одной контузии он рассказывал очень просто: «Ну наступаем мы… Стою я возле окопа, а тут раз – словно стукнуло меня. Смотрю: кровь из ушей. Потом несколько дней не слышал, а потом стал слышать помаленьку».

Никакой помощи бабушке Наташе в воспитании мамы дедушка Георгий не оказывал, да она, в общем, в ней и не нуждалась. Зарплата у нее была высокая, и с ними тогда жила уже ее тетя – бабушка Паша, приехавшая из Ряжска. Женщина яркая, острая на язык, давно вдовая. Замужем она была где-то полгода, а потом мужа взяли на фронт, и он умер от тифа. Это было еще в Гражданскую войну. Еще у бабы Паши был брат Ваня. Она его вся время оплакивала, даже больше мужа. Этот Ваня был очень талантливый, весельчак, баянист, стихи писал. Его взяли на фронт, и в 1915 году они строили какой-то мост. Он нес по мосту бревно. Тут его кто-то толкнул, он упал, на него упало это бревно, и он утонул. Мама бабы Паши, моя прапрабабка, сошла от горя с ума.

Пока бабушка работала, баба Паша сидела с мамой как нянька, а потом еще даже некоторое время со мной успела понянчиться, хотя тогда уже у бабушки Паши открылись возрастные странности. Она, а было ей уже за восемьдесят, вся время пыталась куда-то уйти. Сворачивала матрас, спускала из окна веревку, собирала в мешок вещи. Ночью мы с бабушкой Наташей закрывались от нее на палку, потому что бабушка боялась, что она и меня куда-то уведет.

Но это было уже намного позже. Маму Таню вырастили бабушка Наташа и бабушка Паша. Своего же папу Георгия мама увидела только в шестнадцать лет, в день своего рождения. Он подарил ей наручные часики, рассказал о древнем панском роде и огорчился, что мама не умеет говорить по-украински. А как уметь? Бабушка Паша и бабушка Наташа были из Ряжска, по-украински не знали. Мама же его в школе принципиально не учила, настолько не учила, что доводила учительницу до бешенства. Говорила ей: «Мне ваш язык не нужен!», а та, дрожа, кричала: «Чий хлиб иси?»

Потом дедушка Георгий опять скрылся на много лет. Я хоть и сложно отношусь к дедушке, но почему-то хорошо его понимаю. Чувствую в себе оттиск его умной, одаренной, ищущей, упрямой и одновременно легко уступающей души.

Тут можно немного ускорить время. В Запорожье бабушке Наташе не нравилось. Она училась и работала в Сибири, где народ был широкий и щедрый, а тут душное Запорожье, где все разговоры вертятся вокруг «у кого гроши е, а у кого нема». Причем бабушке Наташе завидовали, у нее гроши были, а вот жить она по местным меркам не умела. Почему-то все, кто плакался, ухитрялись иметь и дом, и дачу, а потом и «Москвич», а бабушка как-то незаметно все протрачивала, хотя и мама была у нее всегда одета как картинка и вообще в жизни присутствовала легкая незапорожская буржуазность. Борщ, например, не готовился на неделю вперед в ведерной кастрюле, занимавшей весь холодильник, на балконе не держали кроликов, покупали зачем-то книги, ходили в театр, ездили отдыхать на Кавказ – и делали другие какие-то вещи, которые мог позволить себе только глупый русак, но никак не бережливый хохол.

Но дело как-то незаметно двигалось к пенсии, и ясно было, что из Запорожья бабушке не вырваться. Свое же желание она как-то незаметно, потому что едва ли это были системные лекции, она передала маме. Мама окончила с золотой медалью школу, затем Машиностроительный институт, и вообще всегда была из тех отличниц, которые поднимают руку за мгновение до того, как учительница задаст вопрос. Еще учась в Машиностроительном институте, мама стала работать в институтской литературной газете, выходившей тиражом экземпляров в триста. Писала статьи, стихи, рассказы, поэмы, в специально пошитых леопардовых штанах ездила с творческими выступлениями по домам культуры и ощущала себя кем угодно, но не будущим специалистом по щитам высокого напряжения. Где-то на этих концертах мама познакомилась с моим папой Александром, который учился в том же институте после техникума.

Папа же был мотор великий, который получал от мамы великие задания-программы и воплощал их в жизнь. С бензиновыми выхлопами, с шумом, с эмоциями, но всегда воплощал. Причем в процессе решения суперзадач папа всегда шел дальше мамы, потому что когда начинаешь углубляться в проблему, то понимаешь, что она стыкуется с какими-то соседними проблемами, что-то надо преодолевать, что-то обходить, что-то продавливать. Первой гигантской задачей папы было вырваться из Запорожья в большой мир, и желательно в Москву. Только там были журналы, издательства, телевидение. Только там можно было печататься, издавать стихи, учиться в Литинституте.

Но как вырваться? Без денег, без квартиры, имея двадцать с небольшим лет за плечами, с необходимостью работать по распределению после окончания Машиностроительного института – это было чудовищно сложно. Но папа нашел лазейку.

Он стал десятками слать в Москву в Институт Арктики заказные письма с просьбой взять его работать в Арктику радиоинженером. На его письма не отвечали. Тогда он просто поехал в этот институт, и кто-то, сжалившись, объяснил ему, что ты, мол, неправильно пишешь. В Арктику тебе не пробиться. Туда очередь из радиоинженеров на десятки лет вперед. Ты просись на Камчатку. Там тоже север, но устроиться проще.

Папа стал проситься на Камчатку, и его распределили инженером на метеорологический локатор в Елизово. Это аэропорт в пригороде Петропавловска-Камчатского. Там же, в аэропорту, ему дали и комнату. Для запорожского вуза это было что-то невероятное. Там эту бумажку с направлением чуть ли не на свет рассматривали, потому что распределяли из Запорожья обычно не дальше Днепропетровска, а то и в какое-нибудь село начальником бригады электриков. Никаких Камчаток сроду никогда не было.

Папа улетел, а следом за ним улетела и мама. Свадьбу праздновали уже на Камчатке. Спустя год мама вернулась в Запорожье и родила меня. Причем родила очень интересно. Ехала в троллейбусе в самом конце салона, а вся дорога была в ямах. И вот мама подумала: что будет, если я буду прыгать всякий раз, как троллейбус подскакивает на колдобинах? Это же будет, наверное, что-нибудь интересное! И так ее эта мысль захватила, что она подпрыгнула и поняла, что улетела высоко-высоко. А потом она опустилась и поняла, что рожает. Так я и появился на свет семимесячным.

В роддоме я провел месяца два и еще месяца два в больнице, потому что меня чем-то заразили. Выхаживали меня бабушка Наташа и папа. Папа сдавал свою кровь для переливаний и все время бегал с банкой по разным кормящим женщинам, потому что у мамы молока не было, а использовать порошки почему-то не хотели. Так что у меня, наверное, добрый десяток молочных матерей.

Потом, когда мне было месяцев пять, родители оставили меня бабушке Наташе, а сами уехали на Камчатку. Меня брать не стали, потому что на Камчатке холодно, а я был дохлый. Разумеется, они все время давали бабушке советы, как меня воспитывать, чем кормить, и требовали каждую неделю подробных писем. В следующий раз я увидел родителей в два с половиной года, хотя, возможно, они и появлялись в промежутке на месяц или два, потому что северные отпуска были длинные. Мама же тогда уже училась в Литинституте в Москве и летала в Москву на сессии, а оттуда уже заскакивала в Запорожье.

И бабушка писала письма подробнейшие – на полтетради, с цифрами и графиками, словно это был новый способ переплавки чугуна или на худой конец диаграмма набора веса свинками. Из-за своей недоношенности я в первый год жизни был болезненный. На большинстве фотографий первых месяцев жизни я похож на сдохшего цыпленка. Потом же бабушка с перепугу, вкармливая в меня по три завтрака и по два обеда, раскормила меня так, что каждая нога у меня стала как окорок и коляски меня не держали. Я их все ломал. Но бабушка все равно продолжала считать мое здоровье слабым, и я тоже его таким долго считал, потому что на мир смотрел исключительно глазами бабушки. Я был маленький такой правильный старичок, всем читал лекции и вообще говорил много, как попугай.

Хотя, помню, что я и правда часто болел. То ухо, то зубы, то еще что-то. Может быть, болел потому, что бабушке нравилось меня лечить. До сих пор помню фамилию запорожского детского врача: Колпакова. Бабушка поминала ее по сто раз на дню: «Колпакова сказала… Колпакова выписала… Колпакова, дура, прописала ему антибиотики, и у него почернели молочные зубы… Открой рот! Закрой рот! Я б ее убила!»

Колпакову то боготворили, то ненавидели, то делали ей подарки, то тотчас проклинали. Причем саму Колпакову я почему-то совершенно не запомнил. Не знаю даже, была ли она молодая или старая. Она ухитрилась сохраниться в памяти абсолютной невидимкой. Я помню только залитое солнцем потрескавшееся крыльцо – видимо, крыльцо поликлиники. И рядом аллею с катальпами, на которых висели длинные тонкие кинжалы-стручки. Я срывал их и засовывал под ремень, представляя, что это шпага. Много-много длинных зеленых кинжалов, сочившихся клейким соком и очень острых на конце.

Когда бабушка меня раскормила, Колпакова ей сказала, что меня надо много прогуливать пешком, и бабушка прогуливала меня километров по десять, без коляски. Сперва от скамейки к скамейке, потом я и сам уже бегал, постепенно входя во вкус движения. Помню длинный спуск к Днепру, который заканчивался пляжем с очень белым и очень мелким песком. Вначале песок – такой раскаленный, что босиком было не наступить, потом полоса деревьев, опять песок и заканчивалось все двумя-тремя покосившимися грибками пляжа. Там, прямо в воду прибоя, я воткнул однажды сломанную веточку ивы, и бабушка убедила меня, что я посадил дерево. И мы потом целый год, наверное, ходили смотреть эту иву. Это можно было делать безопасно, потому что я не помнил уже места, куда закопал ту ветку. И такой сильной была моя гордость от этого посаженного дерева, что я потом, когда вырос, посадил, наверное, деревьев двести: сосен, берез, яблонь, рябин, и это все эхо от той закопанной веточки.

Самой определяющей фигурой моего раннего детства была бабушка. Она занимала, наверное, процентов девяносто моего внутреннего мира.

В детстве я мало того что все время болтал без умолку, но был и великий пожиратель слов. Я пожирал их тысячами, миллионами. Постоянно заставлял бабушку читать вслух – днем, ночью, вообще всегда. Телевизор у нас был, но почему-то я не помню его включенным. Проигрыватель, на котором я до дыр заслушивал сотни пластинок, появился уже позже, на Камчатке. Пока же из голосовых устройств в моем распоряжении была только верная бабушка Наташа. И я тиранил ее по полной.

Бабушка читала мне непрерывно, хотя, возможно, и несколько принудительно. Пытаясь убаюкать меня и усыпить, она читала мне все подряд. Вначале это были страшные сказки Афанасьева. Не те выборочные, добренькие, сильно адаптированные сказочки, которые все знают, а полное собрание из многотомника, где медведь на липовой деревяшке приходил к мужику, варившему его ногу, которую он отрубил у спящего зверя топором, и говорил: «Отдай мою ногу!», а тот говорил: «Не отдам!» И продолжал варить. Медведь раскачивал избу и опять требовал свою ногу, и опять жадный мужик отвечал: «Не отдам!» И так почти каждая сказка.

Я ужасно боялся этих сказок и даже самого многотомника, мрачного, в черной какой-то обложке, но постоянно требовал: «Еще! Еще!» Бабушка читала два часа, три, четыре… Была уже глубокая ночь. Бабушка сама засыпала, но я ее расталкивал и требовал: «Дальше!»

После Афанасьева возникла книжная пауза. Мы некоторое время выбирали между переделанными арабскими сказками, изданными в Харькове, куда были как-то очень умело закомпонованы мальчики Тарасик и Богданчик, и справочником по химии и предпочли химический справочник. От этого справочника бабушка быстро засыпала, но я и здесь требовал: «Дальше! Что дальше?»

– Дальше кислоты и щелочи! – зевая, отвечала бабушка.

– Это которые у нас в шкафу?

– Да, – опять зевала бабушка, а я бежал в коридор.

У нас в коридоре стоял самодельный шкаф, очень вместительный, и он весь от пола до потолка был набит желтыми, йодистого цвета, банками с химикатами. Это были специальные банки для химреактивов, с очень широким горлом, куда легко могла пройти рука в перчатке. На каждой баночке бумажка, а на бумажке бабушкиным крупным почерком – какая-нибудь формула. Чего у нас только не было! И серная кислота, и азотная, и марганца целая неподъемная банка. Мне очень нравилось взять несколько крупинок марганца и растворять их в воде. Жалко, что ничего этого не уцелело. Утратилось при переездах. Сейчас бы это было настоящее сокровище.

Еще я все время требовал у бабушки играть со мной. Особенно я любил кубики. У меня их было несколько наборов. Я строил из них целые города, а бабушка терпеливо повторяла то, что я просил ее повторить. Обычно это было что-то однообразное.

– Кто построил такой прекрасный замок? – повторяла бабушка по моему шепоту.

– Его построил великий архитектор Митя! – скромно отвечал я. – А теперь спроси: кто построил такой чудесный памятник?

– Кто построил такой чудесный памятник? – говорила бабушка.

– Его построил архитектор Митя!.. А кому этот памятник, спроси?

– А кому этот памятник?

Памятник, конечно, был все тому же великому архитектору, но это неважно. Главное, что в эту игру я любил играть только с бабушкой Наташей. Папа и мама или переиначивали слова, или добавляли какую-то отсебятину, или вообще начинали сомневаться, что мой город так уж хорош. Для меня же было важно, чтобы все слова были сказаны именно так, как я их придумал. И ни одно слово не пропущено.

Бабушка же единственная повторяла все без пропусков и купюр.

Когда бабушка куда-то уходила – а она после выхода на пенсию работала в Союзпечати через дорогу, – я оставался с бабушкой Пашей, а когда бабушка Паша совсем зачудила, с кем-нибудь из бабушкиных подруг. Помню всех подруг бабушки. Одна, Таня Алдошина, стала главной в лаборатории Главметиза, когда бабушка ушла на пенсию, а до этого была ее заместителем. Большая такая, полная, чем-то похожая на слона. Не огромностью даже, а всем лицом. У нее и нос был как у слона, и уши как у слона, и говорила она так, как в моем представлении мог говорить превратившийся в человека слон. У нее дома в серванте стояла фигура-графин – какой-то псевдоиндийский божок-монстр, зловещий продукт воображения. Помню, я ужасно боялся этой фигуры. Она большая такая была, с трехлитровую банку.

Таня Алдошина была сама правильность. Она готовила блинчики десяти видов, множество салатов, мясо в ста вариантах, и вообще культ еды достигал у нее священнодействия. От этого и дочь, и муж у Тани были тоже очень немелкие.

Полной противоположностью Тани была другая подруга бабушки – хлопотливая, бестолковая, даже где-то блаженненькая Надя Сорона. Она жила как птичка: улетела, прилетела, опять куда-то унеслась. Сухонькая, маленькая. Говорила она всегда быстро, горячо и постоянно попадала в комические истории. Например, когда у нее возникало настроение полечиться, она влетала в аптеку и требовала таблеток на рубль. Ее спрашивали: «Каких?» – она отвечала: «Неважно! Но на рубль!»

И ей вполне серьезно продавали таблетки ровно на рубль, копейка в копейку.

Еще были Василий Иванович и Нина Константиновна – родители Лиды, лучшей подруги моей мамы. Эту подругу я так любил, что вечно обнимал ее и говорил ей: «Ты моя подруга, а я твой подружонок!»

Бабушка Наташа даже слегка ревновала. Мне очень нравилось гостить у Лиды. Лида постоянно готовила шарлотки. Они у нее возникали вообще из ничего. Вот она сидит, вроде ничего не делает – и вдруг – раз! – возникает шарлотка. Василий Иванович был бывший офицер-фронтовик. Громкий такой, чуть глуховатый и очень добрый. Он ногти стачивал пемзой. Я по его примеру тоже стал стачивать ногти пемзой, и бабушка меня чуть не убила.

Однажды Василий Иванович купил мне зеленый грузовик с поднимающимся кузовом. Помню даже его коробку, сероватого картона, без рисунка, открывающуюся сбоку. Запах краски восхитительный. Все новенькое. Я этот грузовик, разумеется, сразу же потерял на Днепре. В первый же час обладания. Василий Иванович увидел, что я огорчился, и тотчас, в том же универмаге, купил мне точно такой же зеленый грузовик. Помню, его щедрость меня потрясла. Видимо, это было вообще первое проявление щедрости, с которым я столкнулся. Это было как чудо. Грузовик теряешь, и он возникает вновь. Впрочем, меня очень быстро начала мучить жадность, потому что я подумал, что если бы не потерял того первого грузовика, то у меня их было бы два!

В два с половиной года родители снова приехали и увезли меня, уже подрощенного, на Камчатку. На Камчатке, в Елизове, а потом в Петропавловске, я с некоторыми промежутками прожил до шести лет. Помню, что бабушка очень беспокоилась, часто писала, а родители хотя и отвечали ей, но все же письма были много короче, чем бабушкины. По телефону же звонили редко. Помню только один звонок, когда умерла бабушка Паша. Помню, когда мне об этом сказали, я испытал только удивление, хотя до этого мы с ней дружили, гуляли, даже были у нас общие секреты. Я прятался у бабы Паши, когда не хотел есть или ложиться спать. Баба Паша всегда принимала мою сторону, размахивала палкой и защищала меня, а бабушка Наташа выманивала меня из ее комнаты.

Камчатка запомнилась мне как ряд ярких, кратких моментов. Как нас с мамой сдувало ветром с горы, на которой стоял наш дом, и приходилось подниматься спиной вперед. Как во время зимних болезней я сидел дома один и, боясь тишины, бесконечно слушал пластинки. Когда пластинка заканчивалась, я пальцем перебрасывал иголку назад и слушал одну сторону много раз, а когда нужно было все же переворачивать, включал мычащий дневной рамкой телевизор. Как лизнул в детском саду качели и как к ним примерз язык. Но это уже другие истории, не относящиеся к бабушке.

С Камчатки мы перебрались в Москву, так что в первый класс я пошел уже в Москве. Чтобы переехать, пришлось поменять две квартиры: бабушкину двушку в самом центре Запорожья, на улице Лермонтова, и ту квартиру, которую родителям дали на Камчатке. Тогда квартирных агентств не существовало, и обмен между городами был очень труден. Папа вел дела через каких-то квартирных жучков, которые, маскируясь, звонили с уличных автоматов и произносили непонятные слова: квартиры назывались грибами или чем-то похожим. И получалось что-то ужасно смешное, вроде: «Два гнилых гриба на Щукинской с доплатой в пять ягодок». Это означало, что есть неважная двушка на «Щукинской», но хотят в доплату пять тысяч.

В результате двушку в Запорожье поменяли на однушку на Ленинском проспекте, а камчатскую квартиру с доплатой – на двушку-хрущевку на Тухачевского.

Эта была неважная двушка, практически картонная. Родителям она не нравилась, и они стали уговаривать бабушку с ними съехаться. Бабушка сомневалась. Папу моего она не слишком любила, она вообще к мужчинам относилась задиристо, но по мне очень скучала. И она согласилась-таки на обмен, хотя раз пятьсот потом об этом пожалела.

В новой квартире-трешке нас с бабушкой поселили в одной комнате. У меня был диван у окна, у нее узкая кровать у самой двери, у шкафа. Я рос как-то хитро: между дружественным женским началом, которым я довольно быстро научился манипулировать, и недружественным мужским в лице папы, который требовал от меня вечных результатов, спортивных свершений, домашних дел, ответственности и других подобных вещей. Но при этом женское начало в лице бабушки отличалось постоянством, а мужское начало действовало наскоками и потому особенных успехов не имело.

Потом уже, когда сам стал отцом, я понял, как много папа тянул, достигал, добивался, делал для меня и для семьи. Он абсолютно себя не жалел, работая на износ. И еще понял, что он очень любил меня, но любовь была требовательной, мужской, всегда меня оценивающей и всегда мною слегка недовольной, потому что я многое, с его точки зрения, делал не так. «Не по уму», как говорил мой практичный папа.

Папа почти всегда был на работе. Вначале на локаторе, потом на военном заводе, делавшем какие-то платы, потом в Министерстве электронной промышленности. Единственными днями, когда папа бывал дома, были суббота и воскресенье. Для меня это были страшные дни. Страшные, потому что энергия у папы была как у атомного реактора. Сидеть на месте он не мог, газеты читал на лету, телевизор тоже не смотрел – просто не усидел бы на месте. Обычно в субботу он вставал в пять утра и начинал готовить. Готовил столько еды, что хватило бы на целый полк. Обычно это была картошка с мясом или бараньи ребрышки, но всегда в скороварке. Бабушка вечно ворчала, что еда жирная, но мы ели ее с удовольствием.

Часам к восьми папа вспоминал, что у него есть сын и что этот сын до сих пор в постели, в то время как пора убирать квартиру. До сих пор не понимаю, что можно убирать в трехкомнатной квартире так, чтобы жизнь показалась адом. Но надо было чистить все ковры, пылесосить, вытаскивать и выбивать коврики на улице. После уборки начинались лыжи, которые я люто ненавидел. У нас прямо у дома был Тимирязевский лес, настолько близко, что лазейка в лес просматривалась из окна и можно было спускаться по лестнице прямо на лыжах, что я иногда и делал, в надежде поломать кончик лыжи о стену.

Если по какой-то причине срывались лыжи, например погода стояла теплая и снег таял, то их заменял бассейн: запах хлорки, шум, очки, сухость в носу, гудение фена. Бассейн, в отличие от лыж, я более-менее любил, но ненавидел подготовительный период – то есть переодевание, душ, поездку на автобусе. Мне жалко было на это времени, и я довольно быстро научился хитрить.

Весь расчет был на бесстрашие бабушки и на то, что папу она совершенно не боялась. Когда мне не хотелось идти в бассейн или на лыжах, я устраивал показушную истерику. Говорил, что у меня болит горло, голова, неважно что. Тут главное было случайно не назвать какую-нибудь печень, потому что бабушка немедленно стала бы лечить мне печень или таскать к специалистам. Но я, по счастью, вообще не знал, что бывает печень. Вполне хватало головы или горла.

Бабушка, помешанная на здоровье, моментально принимала мою сторону. «Митенька с утра был вялый!» – сразу вспоминала она и начинала наступать на папу. Невероятно, но наступала именно она, хотя была папе ростом по грудь. Я, конечно, моментально прятался за бабушку. Папа, чувствовавший мою хитрость, моментально багровел и терял самообладание. Бывший борец, весивший хорошо за сто килограммов, он хватал крошечную бабушку под локти, приподнимал ее, переносил в комнату и закрывал за ней дверь. Бабушка выскакивала из комнаты, как бойцовский петух, и бросалась на него. Он опять ее уносил, она опять кидалась на него – во второй, в третий раз, и все заканчивалось всегда победой бабушки.

Папа отшвыривал меня и уходил в бассейн один. Бабушка, которой победа давалась дорогой ценой, начинала во множестве глотать сердечные лекарства: она тогда уже часто жаловалась на сердце, а я почти каждую неделю доводил ее до приступов, не то чтобы специально, но всегда давая для этого поводы. Но почему-то мне тогда совершенно не было стыдно: я торжествовал победу.

Радостно забивался в угол бабушкиной кровати, под лампу, полностью выключался и утыкался в книгу. На стене висел ковер, и плечу всегда было тепло. Читал я много, хаотично, то, что мне больше нравилось. Часто читал одновременно три-четыре книги, пропускал пейзажи, диалоги, затянутые сцены, проглатывал по 300–400 страниц в день и зачитывался до того, что к вечеру голова гудела и я становился точно пьяный. Ночью я читал при свете фонарика, откидывая на короткое время одеяло, чтобы отдышаться. Мама относилась к моему чтению одобрительно, она и сама в детстве много читала, открывая шкаф гвоздиком. Бабушка же очень волновалась.

Обычно она озабоченно говорила: «Зачитаешься! Девушка у нас одна была, ей все говорили: «Не читай!» А она читала, читала и зачиталась!» А еще предупреждала: «Глаза посадишь! Вот выйдешь на пенсию и читай себе! А сейчас учись!»

Примерно так же я и болел. Я знал, что при температуре 37,1 меня уже в школу не пошлют. Таким образом, важно было доказать, что у меня эти 37,1. И вот я сидел за завтраком и ничего не ел. Бабушка моментально это замечала, заявляла, что я бледный, и сразу начинала мерить температуру. Чаще всего, ерзая рукой, я ухитрялся намерить эти 37,1, особенно если бабушка ненадолго отлучалась и появлялась возможность быстро коснуться термометром батареи или сунуть его в чай. Тут даже выходил обычно перебор и приходилось стряхивать.

Папа обычно уходил уже к тому времени на работу, а мама раньше десяти никогда не вставала. В редакцию журнала можно было приходить после двенадцати. К тому же мама часто работала ночами. До самого утра я слушал через стенку стук печатной машинки, особенно перед сдачей номера в верстку. Мама обычно заканчивала все в самый последний момент, когда позже уже было некуда.

Мы с мамой очень дружили, но дружба была двойственная. С одной стороны, она была мама, то есть нечто непререкаемое, а с другой – все же больше старшая сестра, потому что мамой в том хрестоматийном плане, который обычно представляют в детских книжках и фильмах, была бабушка Наташа. Никогда не помню маму стирающей или у плиты. Возможно, это порой и случалось, но скорее как разовая жертва. Готовила обычно бабушка Наташа, а по выходным папа.

Я всегда ощущал, что у меня две мамы. Одна – бабушка Наташа – мама двойная, то есть она и мама моей мамы. От нее исходят еда, чистые носки, наглаженные рубашки, карманные деньги. На нее можно фыркать, с ней прокатывают фокусы.

И есть другая мама – мама-сестра. С ней фокусы не прокатывают, потому что с сестрами они вообще никогда не прокатывают. Эта мама-сестра притаскивает сумки книг, покупает игрушки и животных, часто ездит в командировки, и тогда ее неделями нет дома. Но, в целом, эта вторая мама – мама-праздник. Большинство радостей детства связано с ней.

Уроками моими мама не слишком интересовалась, в дневник заглядывала по настроению. Только после родительских собраний часто рвала мои тетради в клочья и говорила с интонациями совершенно поэтическими: «Мой сын – посредственность! Я мать ничтожества! Лучше бы я была матерью двоечника! Тогда бы это было не так обидно!» Хотя я был вполне себе ровным хорошистом, а по гуманитарным предметам даже отличником. Однако в глазах мамы любая тройка в тетради или дневнике была как клеймо, как признак бездарности.

Помню, как после одного собрания во втором или третьем классе мама своими слабыми руками рвала тетрадь в обложке, а у нее никак не получалось. Не хватало сил. И она дергала ее, дергала, а обложка все тянулась, тянулась, но не рвалась, а снять ее мама почему-то не догадывалась.

Мама прекрасно знала цену всем моим дутым болезням, но к школе относилась, в целом, довольно небрежно. Убедившись, что я в очередной раз «заболел», мама отмечала мне в учебниках по двадцать-тридцать упражнений, просто по порядку, и я их делал, ухитряясь как-то сам разбираться в темах. И папа еще прибавлял примерно столько же заданий по математике. Поэтому после болезней всегда получалось, что я обогнал класс на целую четверть.

В многодетной семье, как я сейчас вижу, выжить ребенку проще. У родителей обычно нет ни времени, ни сил, чтобы плотно насесть на какого-нибудь конкретного ребенка и системно отравлять ему жизнь. Я же рос с тремя взрослыми, и у каждого я был единственным. У мамы и папы – единственный сын, а у бабушки Наташи – единственный внук, цель и смысл жизни. Я смутно ощущал, что я цель и смысл, но воспринимал это как должное и не помню, что я часто говорил бабушке, что ее люблю, хотя она в этом очень нуждалась. Я это порой почти физически ощущал, когда она, очень одинокая, стояла у окна и о чем-то думала. И лицо у нее было печальным. Но я если и говорил, что люблю, то только в какой-нибудь официальный день, вроде Восьмого марта или дня рождения, 14 сентября. Внутренней же благодарности не ощущал ни малейшей, а когда бабушка меня обнимала, терпеливо ждал, когда меня отпустят, чтобы можно было дальше жить и действовать по своей программе. Хотя все же, наверное, я ее иногда целовал, потому что помню запах и вкус ее кожи у глаз, где были множественные маленькие морщинки.

Каждый день я возвращался из школы как король. Форма небрежно летела на стул, а порой и мимо. Я знал, что она потом окажется на вешалке, а как окажется, это была великая, но не особенно волнующая меня тайна. Носки, трусы, майки – все это возникало словно по волшебству, и я бы очень удивился, если бы однажды не нашел их на обычном месте. Я шел на кухню, и там меня всегда ждала бабушка с обедом – первое, второе и обязательно какой-нибудь коктейль с трубочкой на третье. Это был сладкий сироп, разведенный водой, обычно вишневый или шиповник – и вся его прелесть состояла в трубочке. Отсутствие трубочки я воспринимал как глубочайший непорядок, крушение мироустройства, вообще что-то ненормальное.

Другое крушение мироустройства приключалось, когда я возвращался из школы раньше. Например, кто-то из учителей заболел, и нас отпустили. Бабушка, ухитрившаяся увидеть меня еще в окно, приходила в ужас, что Митенька не будет вовремя накормлен. Ужас бабушки был всегда таким искренним, что я вел себя почти благородно. Великодушно прощал и ждал минут десять, пока бабушка, точно по волшебству, ускоряла обед. И опять, конечно, не обходилось без напитка с трубочкой – правильное завершение правильной трапезы.

Бабушка любила, когда все правильно. Любила графики, расписания, распорядки дня, советы физиологов и так далее. Они висели у нас повсюду, выписанные из журналов и книжек. Видимо, это осталось у бабушки со времени работы в лаборатории, где все происходило по жесткой схеме. «Правильный» и «здоровый» как-то совмещались у нее в одном понятии. Она постоянно делала вырезки из журнала «Здоровье» – сколько минут чистить зубы, как промывать водой нос, как закаляться, когда делать уроки и сколько отдыхать перед уроками. Я относился к этому насмешливо, нарушал все, что только возможно, уроки вообще делал в трамвае, чтобы не терять дома времени, но все равно какие-то крохи правильности в меня просачивались.

Переходный возраст я пережил в меру спокойно. Все-таки на меня одного было трое взрослых. Грозовой папа, умная мама меня поддавливали, и всплесков было не так уж и много, те же, что случались, обрушивались в основном на бабушку. Дети, да и, наверное, люди в целом – порядочные пройдохи. Они всегда чувствуют иерархию, на кого могут кричать и кто может кричать на них. И почему-то срываются всегда на тех, кто их больше любит, потому что остальные таких фокусов им попросту не позволят. Я очень быстро разобрался, что на бабушку кричать можно, что ее любовь все покроет – и нередко срывался, оберегая свое не такое уж и личное пространство.

Квартира, как я уже писал, была трешка. В одной комнате жили родители, другая условно именовалась «зал». Там обычно ставили новогоднюю елку, смотрели телевизор или принимали гостей. И третья комната была моя и бабушки. До четырнадцати лет я терпел бабушку с собой в комнате, потом стал ее выживать. Бабушка воспринимала это болезненно. Она вообще, кажется, не понимала, что я расту. Ей было важно быть всегда со мной. Я же считал иначе и абсолютно бесцеремонно вытуривал бабушку в зал, пока мне окончательно это не удалось.

Примерно в тот же период, когда мне было лет тринадцать-четырнадцать, бабушке отняли грудь. Рак. Это пронеслось как-то мгновенно, месяца за три. Больницы, операции. Потом всем показалось, что болезнь ушла. Четыре года бабушка прожила бодро и стремительно – так же, как жила всегда. Смотрела телевизор, слушала радио, готовила, волновалась за меня.

Сейчас – уже постфактум – я вижу, что запас любопытства, энергии и жизни у бабушки был огромен. Она, по сути, никогда не была старой. Старость – это когда смотришь не вперед, а назад. Когда видишь какого-то случайного человека и спохватываешься вдруг, что он принадлежит к другому поколению. Те, кому сорок, всматриваются в тех, кому двадцать или тридцать. Пятидесятилетние оглядываются на сорокалетних – и взгляд их ненастойчив, быстр, скользящ, но… ревнив. У бабушки Наташи этого взгляда никогда не было. Она была легка, стремительна, радостна. И старела она также без ощущения старости, без взгляда с высоты эскалатора на тех, кто едет ниже. Активно и насыщенно живущий человек редко замечает свое тело, как у бегуна нет времени разглядывать свои ноги, пока он находится в движении.

Внешне все было как прежде. Разве что бабушка чаще задумывалась и, помню, сердилась и смущалась, когда вставляла в лифчик вату или когда ей надо было рукой все это поправлять. Хотя это происходило всегда незаметно, и я только дважды или трижды, неожиданно входя в комнату, становился свидетелем того, как это происходит. И еще, помню, бабушка несколько раз говорила, что жизнь пронеслась как одно мгновение, а она ничего и не заметила. И что только вначале время идет медленно, а потом все быстрее, так, что месяцы проскакивают как дни. Я тогда ее не понимал. Неделя казалась мне каким-то бесконечным, тягучим периодом, который становился тем счастливее, чем ближе было до выходных.

А через четыре года болезнь вернулась. Это случилось как-то вдруг, и как-то сразу стало понятно, что это уже все, насовсем. Уже зная, что заболела, в последний какой-то активный пик, бабушка неожиданно вздумала позащищать Ельцина, и я пошел с ней, потому что одну ее отпускать было уже страшно. Это был август 1991 года. Все казалось мне ужасно нелепым. Мы долго шли вместе с толпой, а вокруг все было разрушено, разбито или сожжено. Потом стояли и ждали. И все вокруг тоже ждали, взволнованно переговариваясь. На всех крышах, а их вокруг было много, кучковались снайперы. Неожиданно на балконе, со всех сторон занавешенный бронежилетами охранников, которые они держали в руках, как щиты, возник какой-то одутловатый человек, у которого был виден только нос и часть головы. Внизу, под балконом, бегали люди с повязками общественников и кричали:

– Защитим! Защитим! Живая цепь!

И все, взявшись в руки, выстраивались в цепи. Получилось, наверное, пять или шесть цепей. Подозреваю, что смысл цепи состоял в том, что человек, стоящий в цепи, не имел возможности выхватить спрятанный пистолет и каким-то невероятным чудом попасть в говорящий нос. И мы с бабушкой тоже держались за руки, а нос выглядывал из-за щитов и что-то вещал. Слов было не разобрать, потому что рупор все дробил, но толпа всякий раз очень оживлялась, подхватывая какое-нибудь слово. И бабушка была ужасно торжественная и радостная.

Мне это запомнилось, наверное, потому, что это был какой-то более-менее яркий поступок, а одновременно и последний выход бабушки в свет. Потом начались страшные полгода болезни, когда бабушка выходила из дома все реже, а потом и совсем уже не выходила из своей комнаты. Вторую операцию делать не стали, было уже поздно. Наконец бабушка уже просто сидела на кровати, потому что лежать ей было больно, и не могла она, всегда подвижная и сильная, сутками лежать. Лечили ее как-то ужасно нелепо, какими-то чудо-грибами и даже мочой невинных мальчиков, которую бабушка категорически отказывалась пить, а мамины подруги сердились и уговаривали ее, разумеется, из лучших побуждений, потому что все это знахарство было записано у них в самиздатовских книжечках со ссылками на множество примеров исцелений.

Я заходил к бабушке, и заходил часто. Я чувствовал, что бабушка скоро умрет и что нужно как-то запомнить ее или сказать ей что-то утешающее, но что, я не знал и говорил обычно что-то очень дежурное. Обычно спрашивал, не нужно ли чего.

Наступил март, стало совсем тяжело, и родители решили положить бабушку в больницу. Помню, как бабушку Наташу сносили по лестнице в брезентовых носилках. Несли санитары, папа, еще двое соседей и я. Всего шестеро. Не понимаю, зачем бабушку, которая весила от силы килограммов шестьдесят, нужно было нести такой толпой, но несли именно толпой, и в том, как несли, было что-то испуганное, суетливое. Сносили ее очень торопливо, почти воровато, будто те, кто нес, участвовали в групповом преступлении, следы которого нужно поскорее замести. Бабушка была в коричневом пальто с меховым воротником – она много лет в нем ходила. И в меховой шапке, тоже своей обычной. И эта обычность одежды казалась ужасно нелепой, но вместе с тем где-то и обнадеживающей, потому что раз бабушка выходила в привычной одежде из дома, то все как бы было хорошо.

Помню, бабушка была серьезна и как-то по-особенному спокойна, хотя понимала, думаю, что все в последний раз. И коридор, и комната, и подъезд, и эти ступени с четвертого этажа до первого, по которым она столько раз спускалась и поднималась. Хотя открыто бабушке едва ли говорили, что она сюда не вернется. И медицина, и родные в эти минуты всегда участвуют в общем фарсе, всегда отрицая приближение смерти и играя в скорое выздоровление до самого момента агонии.

Потом, года через два, я так же, как бабушку, помогал сносить на носилках нашего пожилого соседа, бывшего печатника и неутомимого коллекционера книг, очень дружившего с бабушкой. И тоже его несли в больницу умирать. Помню, он плакал и, пытаясь остаться дома, хватал нас за руки, а все притворялись, что ничего не замечают, и тащили его в «Скорую помощь». Бабушка же не плакала. Она была очень мужественной, причем мужество у нее было простое, без героических вывертов, на которое способны женщины и редко когда способны мужчины.

В больнице бабушка провела не больше недели. Помню, в предпоследний день, 20 марта, я зашел к ней по дороге в спортзал. Я тогда занимался уже много и охотно. Папины бассейны и ежегодные секции, которые я успешно бросал месяца через три, наконец дали всходы. У меня была с собой форма в пакете, и мне это было неудобно, потому что получалось, что я захожу по пути, просто заскакиваю. Я нашел дверь в корпус, не главную, а какую-то запасную, возле которой курили санитары, и поднялся по лестнице. Никакой охраны, никаких записей в тетрадь, вообще никаких бутафорских сложностей тогда не было. Если же и были, то никто этого не соблюдал. Можно было приходить в любое время.

На третьем этаже я нашел палату, потоптался и, толкнув дверь, вошел. Никто не говорил, что это палата для умирающих. Она была точно такой же, как все палаты на этом этаже больницы. Какая-то ступенечка, такой же резиновый, неприятный запах стерильных растворов, которыми пропитаны все больницы. Но стоило оказаться внутри, и ты сразу понимал, что это за палата. Кажется, там было шесть кроватей, но заняты только четыре. На одной лежал какой-то неподвижный, серый, почти уже и вовсе неживой человек. На другой беспокойно покачивалась нестарая женщина. Вроде бы пыталась встать, но не вставала, а только качалась-качалась-качалась.

Бабушка была на средней кровати справа. Какая-то свежая, умытая, точно случайно тут оказавшаяся. Лицо у нее было светлое, спокойное, совсем не такое страшное, как у этих людей вокруг. Мелькнула мысль, что, может, ее правда сейчас подлечат и отпустят. Говорили о чем-то незначительном.

«Как ты?» – «Хорошо». – «Как учеба?» – «Нормально. А как ты себя чувствуешь?» – «Ничего». Помню, мне было неуютно. Хотелось поскорее уйти, но я чувствовал, что уходить нельзя, что нужно как-то втиснуть в себя этот момент. Но только момент как-то не втискивался. Не помню, чтобы я испытывал какое-то сострадание. Я ощущал себя жестким, как деревяшка.

Я больше стоял не у бабушкиной кровати, а у окна. На подоконнике были традесканция, плющ, фиалки, камнеломки, и мне хотелось отщипнуть черенки, но не из этой же палаты. Из этой нельзя. Я тогда повсюду таскал черенки и развел дома такой сад, что горшки стояли в три ряда. И виден был в окно скучный асфальтовый двор и козырек крыльца краснокирпичного морга, примыкавшего прямо к лесу. Я часто ходил мимо этого морга, потому что с той стороны аллея вела на платформу «Гражданская», и мне омерзительна была блестящая новая труба его вытяжки, в которой всегда гудел вентилятор.

Наверное, я пробыл в палате не больше десяти минут. Бабушка все так же легко и просто смотрела на меня и спрашивала о чем-то неинтересном. Потом сказала:

– Ты, наверное, спешишь?

Я сразу ухватился за это и действительно стал спешить. Скомканно попрощался, поцеловал, обещал зайти завтра. Потом отправился в спортивный зал, вернулся, лег спать, а на другое утро, уже около восьми, позвонил телефон. Мама подошла, и, хотя самого разговора я не слышал, понял, что это из больницы.

Бабушка умерла на рассвете. Говорили, что во сне.

Случилось это 21 марта, а 27 марта мне исполнилось 18 лет. Я тогда учился уже на первом курсе филфака. В этом коротком, всего в шесть дней, промежутке я всегда чувствовал неслучайность. Бабушка довела меня до взрослой жизни, дотянула почти до самого рубежа, и уже у самой черты оставила. И я всегда чувствовал, что своей любовью она влилась в меня вся, до последней капли.

Потом было отпевание в церкви, когда бабушка, казавшаяся совсем маленькой, неузнаваемой и чужой, лежала в гробу. Тогда же в церковной лавке я, сам не знаю зачем – просто по движению души, – купил себе железный крестик и носил его потом всегда.

Похороны и поминки были нелепы. Домодедовское кладбище раскисло, хоронили в воду. Глина, лужи, ветер. Железная каталка с гробом. На поминках абсолютно чужие люди, вроде мужа маминой начальницы, многословно говорили, как они любили и уважали Наталью Степановну, а я нарочито громко стучал вилкой по тарелке, потому что чувствовал ложь и фальшь.

Память как фотоаппарат. Она фиксирует события, даже те, которым ты на данном этапе жизни не можешь дать никакого истолкования. Может, не дорос еще. Фиксирует впрок. Просто снимает и складывает в папку, чтобы открыть эту папку, когда ты будешь готов.

У меня эта папка открылась уже где-то после двадцати лет, когда стало понемногу пробуждаться сердце. Тогда же возникло острое чувство стыда. Я вспоминал, сколько раз обижал бабушку и как редко просил у нее прощения, как мало вообще давал ей внимания и любви.

Благодарность – сложное чувство. Может быть, самое сложное из всех существующих. В детстве ты пожираешь заботу и любовь огромной ложкой, а отдаешь лишь редкие капли, которые с этой ложки случайно срываются. Но потом приходит время, и тебе становится запоздало стыдно. Видимо, в том и смысл, что то, что ты забираешь у родителей, ты, накапливая, отдаешь потом своим детям.

Потом, уже много позже, я разобрался, что тот мой эгоизм был эгоизм кристальный, не ощущающий себя эгоизмом. Я брал все, что мне дают, как должное, принимая добровольные дары за оброк. Мое поведение было криком подрощенного вороненка, возмущенно каркающего на мать, которая забыла положить ему в рот червяка. Однажды я видел в лесу такого вороненка, размером со взрослую ворону и уже летающего. Он ужасно скандалил, не желая начинать самостоятельную жизнь, и все прыгал за матерью по траве, разевал клюв и орал, а она от него удирала и садилась на нижние ветки елок.

Но все равно тяжело, очень тяжело и стыдно вспоминать об этом.

Хотя бабушка и спряталась под проваливающимся холмиком кладбища, который мы каждую весну упорно досыпали, я всегда на нее мысленно оглядывался. Сравнивал свою судьбу с ее судьбой и делал то, что, возможно, она одобрила бы. Например, бабушка, у которой было много братьев и сестер, мечтала, чтобы и внуков у нее было хотя бы двое. Она и сама хотела бы иметь много детей, да вот, не сложилось… Временами она заговаривала об этом с мамой, но мама обычно отвечала, что ей достаточно одного. Я же тут пошел по стопам бабушки и выполнил то, о чем она меня однажды просила, – назвал свою дочь Наташей. А то, что перед дочерью родился мальчик и ради выполнения обещания пришлось продолжать, заложило фундамент будущей многодетности, потому что оказалось, что дети – это здорово.

Есть и много других посаженных бабушкой семян, которые временами всходят во мне. А раз так, то, может, все так и должно быть. Прости меня, бабушка! Хоть запоздало, но прости!

Моя бабушка Наташа. — JewAge

 Моя бабушка Наташа, по линии мамы, родилась в многодетной семье, в деревне не далеко от Харькова, село Борщевая.
Отец – Никанор, мать – Мария, хотя в документах была записана как Марфа.
О еврейских корнях Марии, моей маленькой бабушке, рассказала еще жившая с ними бабушка Соня.
Сестры Сони, Сара и Полина часто приезжали в гости к ним, они жили не далеко в селе Малые Проходы, даже не смотря на то что, бабушка Соня стала «выкрестом», ушла от иудейской веры ее сестры не прекращали общения. Связь потерялась во время войны 1941-45 г. г.
Сколько может вспомнить моя бабушка Наташа о своей бабушке? Сейчас ей 90, тогда было 9. Единственный момент, 100%, бабушка Соня так и не ходила в церковь. Это Наташа помнит точно! Слишком много было пересудов на этот счет с ее вторым мужем.
Что получила Соня от своего решения, я не знаю. Знаю, что рано умер ее муж Лева, (через три года после рождения единственной дочери Марии – Марфы). Знаю, что второй ее муж Кузьма сильно пил и бил бабушку.
Знаю что Мария – Марфа, ее дочь, вышла замуж за Никанора, родили шестерых детей, трое деток умерло еще в младенческом возрасте (моя бабушка Наташа из двойни, выжила она).
Знаю, что бабушка Наташа была угнана в Германию, там ее спасла женщина, забрав к себе, домой, как дочку.
Знаю, что из троих от Марии – Марфы выживших детей, только моя бабушка родила мою маму.
Возможно, кажется нелепым и безумным мой рассказ, то, через что прошли бабушка Наташа и мой дед Михаил (концлагерь), вернулись оба домой живыми! Встретились, родили мою маму…
Единственным свидетельством о существовании такого большого колена, на входе в двадцатом веке, является моя семья.
Я был рожден в семье христиан. Знаю о своих реальных корнях, возможно никогда не найду прямых доказательств о своей принадлежности к великому народу Израиля, но делаем со своей женой все, чтобы исправить то, что когда-то испортили…

Эта информация опубликована в соответствии с GNU Free Documentation License (лицензия свободной документации GNU).

Вы должны зайти на сайт под своим именем для того, чтобы иметь возможность редактировать эту статью

Бабушка Наташа из Брянской глубинки теперь вволю напьется воды

Закончились долгие мытарства 79-летней Натальи Романовны Стафеевой, жительницы села Сетолово Почепского района, которая много лет на пару с тоже немолодым уже и тяжелобольным сыном жила без самого необходимого – нормального доступа к питьевой воде. На фоне удивительного безразличия чиновников и депутатов.

После того, как обрушился колодец, располагавшийся у самой избы Стафеевых, бабушка Наташа вынуждена была ходить за водой с пятилитровой пластиковой бутылью до ближайшей колонки. А до нее почти 1,5 километра… Хорошо, что хоть родственники не забывали – привозили ей воду, да и соседи выручали. Но родственники не всегда могли приехать.

Как 4 года мучились без воды на фоне победных реляций брянских властей пенсионерка-инвалид Стафеева и ее тоже пожилой сын, «Брянский Ворчун» подробно рассказал 15 июня в статье «Кто поможет бабушке Наташе напиться вволю?».

Глава сельского поселения тов. Никуткин, надо отдать ему должное, сразу отреагировал на просьбу пожилой женщины, «ребенка войны», в два года оставшейся без матери, отремонтировать разрушившийся колодец, не отмахнулся. Правда, обещаниями все и ограничилось.

Не помог и всемогущий, как говорят, депутат Госдумы от Брянской области Борис Пайкин — руководитель регионального отделения партии ЛДПР. Получил письменную просьбу от старушки, влиятельный народный избранник подтвердил через помощницу, что занимается ее вопросом. Но снова дальше посулов дело не пошло. Ничего не обещали, но и ничего не сделали так же Почепская районная прокуратура, уполномоченный по правам человека Тулупов, администрация Почепского района. В их письменных ответах были только отписки или ссылки на закон, который был выгоден для всех перечисленных, только не для настрадавшейся семьи Стафеевых.

— Мы просто не могли спокойно смотреть на такое, совершенно недопустимое отношение властей и всевозможных «контроллеров» к престарелой женщине и ее тяжелобольному сыну, — рассказывает гражданская активистка, основатель популярной общественной группы в социальной сети «Одноклассники» «Спасите город Почеп» Александра Сулейманова. — Куда ни глянь, все газеты пестрят о том как «Единая Россия» помогает нуждающимся людям решать их проблемы.

Сулейманова стала бить во все колокола, стремясь помочь бабушке Наташе. И у Александры в отличие от прорвы чиновников, надзорщиков и депутатов получилось!

Ей помогали другие общественники: так, все время рядом с Александрой была еще одна хорошо известная в Почепском районе гражданская активистка Светлана Захарченко (многие знают ее по вопросу с открытием нового моста в поселке Октябрьский).

— Хочу поблагодарить и всех тех неравнодушных граждан, в основном предпринимателей-земляков, кто посильно помог оплатить проведение землеустроительных работ и установку рядом с домом бабушки Наташи отдельной колонки с чистой водой! – говорит Александра Сулейманова, которая и сама, в первую очередь, финансово поучаствовала в решении вопроса. – Это Астахов Владимир Павлович, Горбатенко Вячеслав Владимирович, Тютенков Виктор Фёдорович и Михаленков Виктор Сергеевич. Еще нескольких человек, которые тоже сильно помогли, я, к сожалению, просто не могу назвать – так они сами пожелали, объяснив подобную необходимость разными причинами.

Счастья и благоденствия, «полной чаши в доме» пожелала всем, кто остался неравнодушен, кто даже просто сопереживал, и бабушка Наташа. Она не верит своему счастью: ведь теперь, на старости лет и она с сыном может вволю напиться самой обычной воды…

Оригинал

Бабушка Наташа. Рассказ Марины Орловой ~ Проза (Рассказ)

Мой дедушка Петя, бывший
фронтовик, любил рассказывать разные истории. Особенно его дар красноречия
раскрывался за праздничными застольями, тут ему просто не было соперников.
Особенно мне запомнился рассказ, когда он однажды изрядно выпив спиртного,
поведал собравшимся историю своей женитьбы.
— Дело было так, — начал
свое повествование дед. – Одолели мы проклятого фрица, с японцами разобрались.
Вернулся я домой после битв и сражений живой и невредимый. Орденов и медалей на
груди как звезд в августовскую ночь. С недельку отдохнул, погулял.
Пора мирную жизнь
начинать. А я еще тогда не женатый был. А невест тогда в селах и деревнях было
как травы в поле. А вот почему – то сколько я на них не смотрел, не одна мое
сердце не берет.
Ведь я всю войну мечтал
встретить такую, единственную и неповторимую, чтобы при виде ее моя душа
вспыхнула пламенем, как костер на берегу.
И вот однажды вернувшись с
танцев в сельском клубе, поужинав, я отправился спать на сеновал. И вот лежа на
сеновале, я почему – то стал вспоминать разговоры своего боевого товарища
Андрея Соколова, с которым мы вместе воевали в разведке. Вспомнил, как почти
перед самым концом войны он мне рассказывал о своей младшей сестре Наташе, у
которой муж погиб в самом начале войны.
— Вчера от матери письмо
получил, — говорил Андрей. – Она в нем пишет, что чуть ли не каждый месяц ей
приходится участвовать в смотринах. Сестренку Наташку мужики замуж зовут, а она
не в какую, всем отказывает. Матери говорит, что вот Андрей с фронта вернется,
тогда она подумает о своей дальнейшей судьбе.
— В ту ночь я проворочался
почти до утра на сеновале, — продолжал свой увлекательный рассказ дед. – Еле
дождался рассвета, пришел в правление колхоза и прямиком к Ивану Смирнову,
председателю нашему. Мол, надо съездить в село Шуберское навестить боевого
товарища и как – то невзначай вырвалось, хочу посмотреть на его сестру, говорят
писаная красавица.
— Что брат Петр, жениться
надумал, — говорит мне Смирнов. – Раз такое дело, бери моего коня и скачи за
своим счастьем. Хороший мужик был Иван Смирнов, тоже фронтовик, он с войны
инвалидом вернулся, руку ему осколком на Курской Дуге оторвало.
В Шуберское я приехал
только под вечер, как раз люди стали возвращаться с работы. Я спросил про
Андрея Соколова, мне сказали , что его можно найти в кузнице на окраине села.
Андрей как раз переодевался в чистую одежду, когда я к нему подъехал.
— Кого я вижу, —
воскликнул Андрей, — друг Петр собственной персоной.
— Он самый, товарищ
старшина, — приветствовал я боевого товарища. После долгой разлуки мы долго
жали друг другу руки и хлопали ладонями по спине.
— Хочу увидеть
раскрасавицу Наташу, — без лишних предисловий выпалил мой деддругу Андрею, когда они зашагали в сторону
усадьбы.
— Ты хоть бы для начала
спросил меня друг, замужем моя сестра или нет? И рассмеявшись, продолжил разговор:
— Эх, ты разведка! За что я тебя уважаю, так это за характер, честный и
открытый. Твоя взяла, познакомлю так и быть со своей сестрой Наташей!
Дальнейшие события
развивались как в кино. – Когда я в первый раз увидел с ведром молока в
простеньком платье, то мое сердце сразу же радостно закричало: — Это она, твоя
суженая!
На следующий день дед Петр
и бабушка Наташа проговорили весь день. – С первой минуты я твердо решил, что
Наташа станет моей женой, — признавался дед. – Я ей чуть ли не через пять минут
сказал об этом после нашего знакомства.
Так они поженились и
прожили в любви согласии целых сорок семь лет. . Не знаю, может и на их
семейном небосклоне бывали тучки, но мы всегда видели их заботу друг о друге и
уважение.
И под занавес своего рассказа хочу сообщить,
чтобабушка умерла 3,5 года назад, а дедушка и того
раньше. Бабушка действительно была писаная красавица: правильные черты лица,
темнокаштановые волосы / в роду был кто-то рыжий/, роскошная коса, вся такая
ладненькая, хорошо готовила, по характеру о таких говорят — воды не замутит!
Царствие небесное им обоим!

Июньское набег, голос Ракеты Дж. Белки и Наташи Фатейл, мертвы в возрасте 99

Чтобы узнать больше о ее жизни и работе, мы рекомендуем взять ее автобиографию Ты тоже вырос со мной?

RIP Июньский набег. Мой дорогой друг. Бабушка моему Твити! Легенда в мире анимации. xoxoxo !! #heartbroken pic.twitter.com/knTQaqrKPc

— Боб Берген (@BobBergen) 27 июля 2017 г.

Июньское набеги — озвучка стольких удивительных персонажей… так вдохновленных ею… RIP..Любовь и благословения xxEG

# голос-актриса #RockyandBullwinkle pic.twitter.com/Ra9gTUgUar

— RealEGDaily (@RealEGDaily) 27 июля 2017 г.

О продолжительности и размах карьеры Джун Форей в анимации ходят легенды, но не следует упускать из виду ее неутомимый и самоотверженный энтузиазм в области анимационного искусства. Она была одним из основателей ASIFA-Hollywood, и когда она была президентом этой организации в 1970-х, она организовала Annie Awards, мероприятие, которое отметит свое 45-летие в следующем году.

Кроме того, причина, по которой Академия кинематографических искусств и наук присвоила анимационному фильму «Оскар», в немалой степени связана с ее многолетними лоббистскими усилиями. Она была в совете управляющих Академии в течение 26 лет, и большую часть из них потратила на то, чтобы Академия признала художественную анимацию, что они наконец сделали в 2001 году.

Набег выступал за то, чтобы анимацию воспринимали серьезно как вид искусства задолго до того, как такие мысли вошли в массовое сознание.«Анимация вышла из юности», — сказала она The Los Angeles Times еще в 1965 году. «Она превратилась в среду для взрослых… Наряду с этим, анимация стала формой искусства. Это превратилось в индустрию, наполненную людьми, которые в свое время стали бы художниками, скульпторами, писателями для других областей. Когда-то анимация считалась пасынком киноиндустрии. Это стало отдельной отраслью ».

В этом году, когда мы собираемся начать ежегодное освещение сезона награждений, стоит помнить, что главная причина, по которой мы уделяем так много внимания анимации в настоящее время, связана с усилиями единственной замечательной женщины, единственной и неповторимой Джун. Набег.

Июньское набег на звукозаписывающую сессию Warner Bros. с Чаком Джонсом (слева) и Мелом Бланком, ок. середина 1950-х гг. июнь Набег с записью «Св. Джордж и Дракон »с Уолтером Шуманом, Доусом Батлером и Стэном Фребергом (слева направо), 1953 г., июньский набег с основателем Comic-Con в Сан-Диего Шел Дорф, 1973 г. . начало 1960-х. июньское набег с (слева направо) Тексом Эйвери, Чаком Джонсом, Фризом Фреленгом и Артом Бэббитом на 3-й церемонии вручения наград Annie Awards, 1974 г. Помимо озвучки, Foray была одной из моделей русалок в Дисней «Питер Пэн.На этом фото Форей справа. Фото через Андреаса Дежа)

В мире по рецептам бабушки

Делясь рецептом корейской свиной грудинки, бабушка Санок Ким рассказывает, как ей удалось сбежать от советского режима Северной Кореи. На индийской кухне nani вспоминает о пакистанских ингредиентах при приготовлении карри синдхи. Группа бабушек собираются вместе, чтобы скрутить вручную макароны для хорватского блюда, болтая о его происхождении.Это видеоролики с рецептами, в которых еда тушится в сказках.

Синдхи-карри от Grandmas Project
Теплое синдхи-карри с добавлением тамаринда и попурри из овощей является обязательным по воскресеньям в домах синдхи. В видеоролике с рецептами на веб-сайте « Проект бабушки » режиссер Наташа Рахеджа следует за своей бабушкой с камерой, когда она нарезает овощи, готовит карри и ест его, небрежно болтая о своих воспоминаниях о неразделенной Индии. Grandmas Project — это онлайн-хранилище рецептов бабушек со всего мира, где кинематографисты документируют блюда, приготовленные их бабушками.

Корейская свиная грудинка, приготовленная с бабушкой

Кулинарный писатель Кэролайн Шин готовит вместе со своей бабушкой Санок Ким в серии видеороликов, которые размещены на канале YouTube Cooking With Granny . В нем также представлены рецепты бабушек из других сообществ, но видео с Ким очень трогательны.В видео о корейской свиной грудинке ее бабушка приглашает друга, и они вспоминают, как сбежали из жестокого советского режима Севера в Южную Корею и нашли дом в Америке.

Fusi Istriani from Pasta Grannies

Канал YouTube под названием Pasta Grannies показывает итальянцев nonne (бабушек) со всего мира, готовящих свои фирменные блюда из макарон.Одно из таких блюд — Fusi Istriani из Хорватии, которое считается фирменным блюдом урожая и обычно готовится в больших количествах группой женщин. От ингредиентов до кухни и даже до фартука, который носили бабушки, — все видео пропитано деревенским шармом.

Также читайте | Четыре пенджабских повара показывают, как приготовить дал

Традиционные ямайские поминки для бабушек приблизили меня к поколению Windrush | Семья

Бабушка и дедушка Наташи Гордон прибыли в Лондон с Ямайки — трехнедельное плавание на лодке, совершенное тысячами их соотечественников — в конце 1950-х годов.Ее мать, которой тогда было 16 лет, присоединилась к ним в 1963 году, найдя работу, мужа, родившегося на Ямайке, и хорошо знакомую западно-индийскую общину.

Поскольку она росла в 70-х и 80-х годах на севере Лондона, язык, музыка и еда в семейной жизни Наташи были пропитаны культурой Карибских островов. «Первым звуком субботнего утра были крышки кастрюль. К 11:30 еда на выходные — суп из баранины с клецками, козий карри — была готова », — говорит она. Она рано поняла, что «дом» имеет два значения. «Для моей мамы« дом »- Ямайка — означал иное чувство идентичности и связи с землей, чем« дом »- Лондон.

Итак, когда четыре года назад умерла бабушка Наташи, Луиза, ее семья обратилась к ритуалам Ямайки. «Кто-то просто сказал:« О, мы должны провести девять вечеров, и больше не было никаких дискуссий. Мы должны были уважать ее и делать все правильно, — вспоминает 42-летняя Наташа.

Это должно завалить. Скорбь усиливается, так что вы можете выпустить ее наружу. Все ваши чувства стимулируются.

Традиционное ямайское поминки, девяти ночей, позволяет семье и друзьям собираться в течение девяти вечеров подряд, чтобы обменяться историями, поесть и выпить.Наблюдение за процессом — это уходящий дух, пока в последнюю ночь он не будет готов покинуть дом, чтобы отправиться к своим предкам в Африку и к вечному миру. «Я слышал, как люди говорят, что идут на девятку. Я, наверное, была у них в детстве, но не знала об этом », — говорит Наташа. Она осознала, что, как и многие дети иммигрантов, она не знала ни того, чего ожидать, ни чего ожидать.

«Мы должны были все это понять, но как? Для моих бабушек и дедушек и моей мамы, живущих вдали от дома, эти традиции имели смысл: они утешали.Но мое поколение потеряло связь с ритуалами. Никто не успел объяснить. Они были заняты выживанием, а мы все равно хотели быть такими же, как все. Чтобы оценить свое наследие, может потребоваться много времени ».

Теперь Наташа, актер и писатель, превратила «изнурительный, напряженный» опыт проводов бабушки — а также культурные конфликты и конфликты поколений, которые он высветил, — в свою первую пьесу «Девять ночей», острую комедию, которая сейчас идет в театре. Национальный театр, Лондон.

Были добавлены повороты сюжета («На сцене не моя семья»), но вдохновение для персонажей, языка и обстановки очевидно.«Я дал дизайнерам фото гостиной моих бабушки и дедушки: религиозные иконы, вязаные салфетки, повсюду орнаменты. Для посетителей, а не для игр. И все это воссоздано на съемочной площадке ».

Глядя, она почти слышит свое детство. «Звуковая система была рядом с телевизором. У дедушки всегда играла его музыка. Бабушка всегда носила мыло. Это будет улица Коронации с даб-басом под ней ».

Девять ночей — это столько же о духе человека, который проходит хорошо, сколько о том, чтобы забрать покойного.

Когда умерла ее бабушка, ее дедушка убрал свою аудиосистему.«В доме стало мертвенно тихо», — говорит она. «Музыка была бы ему совершенно неуместна. Он потерял жену, которой было 50 лет. Он был в шоке. Я помню, как он стоял на кухне и выглядел потерянным, как будто пытался найти где-нибудь бабушку ».

Практичность выпала на долю Наташи и ее братьев и сестер, и, как и некоторые персонажи ее пьесы, они приступили к организации девяти ночей своей бабушки больше не по долгу службы, чем по приговору. «Мы просто сошлись с этим. «Кто готовит рис и горох? Кто разносит напитки? »И как-то все эти люди пришли.”

Приглашение было устно. «Я не помню, чтобы звонил. Люди продолжали появляться. Я поднимал трубку: «Вы слышали, что Луиза умерла? Ах это? Я иду, давай ».

Люди начали приходить около 15:00, несли напитки, может быть, блюдо -« оладьи из соленой рыбы, подорожник. К минувшей ночи это было похоже на свадебный пир », — говорит Наташа. «Они могут остаться на весь вечер. Это было совсем не похоже на соседку, которая зашла быстро выпить чашку чая. Вы должны были их кормить. Если люди проделали свой путь из южного Лондона в северный Лондон, они были там для подач.”

Питание, зрелищность и бесконечные разговоры истощали физически и эмоционально. «Были люди из бабушкиной церкви, земельного участка, посещения дедушкины паба, разных работ, все те иммигранты 50-х и 60-х годов с таким большим общим опытом. Женщины, которые в последний раз видели меня много лет назад, были раздражены тем, что я понятия не имел, кто они такие, протестуя: «Но я же Джойс!» »

Истории, некоторые из которых были наполовину запомнены с детства, многие новые, были основным моментом. вечеров. «Я слышал о том, как они купались на Ямайке, как они там работали, как они встречались, ходили здесь на вечеринки, шли домой, потому что ни один водитель такси не возьмет их.Это были вещи, о которых я никогда не спрашивала, то, что нам сказали бы, было «делом больших людей», — говорит Наташа. «Я понимал их больше, чем моих строгих бабушек и дедушек. Я мог видеть их на Ямайке или молодых людей, которые бродят по Лондону, как я ».

Мое поколение отключилось от этой традиции, но я понял, что мне нужно быть открытым, чтобы выйти из своего британского пузыря.

Наташа вскоре поняла, что различия между традиционными британскими и ямайскими ритуалами смерти поразительны.«Я был на кремациях и подумал:« О, все уже кончено. Я еще не до слез ». Это должно ошеломить. Эмоция горя усиливается, поэтому вы можете выпустить ее наружу. Это похоже на стимуляцию всех ваших чувств «.

Ночью Наташа поняла, что этот процесс имеет разное значение для каждой из родственников Луизы. «Я был там для дедушки и моей мамы, но девять ночей — это столько же о духе человека, который проходит хорошо, сколько о том, чтобы забрать покойного.Иногда эти потребности кажутся противоречивыми ».

Когда мать попросила Наташу и ее братьев и сестер переставить спальню — сцена, адаптированная для пьесы, — они пришли в ужас. Фактически, они пришли, чтобы узнать, традиция девяти ночей предписывает перемещать мебель, а последующая дезориентация духа побуждает их уйти. «Мы просто смотрели на маму. ‘Ты серьезно? Дедушка потерял жену, и вы хотите, чтобы мы начали переставлять его постель! »

Они отказались, о чем Наташа впоследствии пожалела.«Это было так важно для мамы, но мы не могли понять почему. Я никогда не чувствовал себя более западным, чем в тот момент ».

Разногласия стали поворотным моментом. «Мы не осознавали, что у мамы были такие четкие представления о том, что для нее важно. Мое поколение отключилось от этой традиции, но тогда я понял, что мне нужно быть открытым и любопытным, чтобы выйти из моего британского пузыря ».

Недавние разоблачения о поколении Виндраш ее бабушки и дедушки подпитали решимость Наташи узнать больше

Наташа начала переоценивать свое детство, чтобы поговорить с матерью.«Я знал, что мама очень духовная, но всегда находил ее рассказы пугающими. Я не мог пойти в школу и сказать своим белым друзьям, что мой прадед впал в транс и влетел в дерево, поэтому я немного отключил ее ».

Она научилась скрывать незначительные недуги. «Если ты кашлял, мама была прямо в саду со своими ножницами — я понятия не имею, что она выращивала — и варила тебе какое-то отвратительное варево». Теперь, признает она, лекарства всегда работали.

Недавнее разоблачение угроз депортации, с которыми столкнулись многие из поколения Виндраш ее бабушки и дедушки, подпитывает решимость Наташи узнать больше о трудностях, с которыми они столкнулись.По ее словам, приехав в Великобританию, ее дедушка был шокирован, узнав, что многие домовладельцы подняли арендную плату, чтобы удешевить иммигрантов. «Сейчас у него слабоумие, но если бы он смог разобраться в этой ситуации, он бы не удивился», — говорит она.

Наташа, имея двоих детей, 11 и 8 лет, очень сильно желает связать их с их наследием. Они присутствовали на девятом вечере и теперь любят слушать рассказы своей бабушки Руби. «Они находят маму веселой. Она забавная, но ямайский юмор прям.Это может быть неприятно », — смеется она. По словам Наташи, в спектакле явно слышен голос ее матери, но у нее нет причин опасаться отговорки.

Каждый год она заказывает авиабилеты для поездки своей матери на Ямайку. «Есть эта тяга к тому, чему она принадлежит», — говорит Наташа. «На этот раз она попросила меня организовать ее возвращение в августе. Я указал, что к тому времени моя пьеса уже закончится. «Ах да, — сказала она. «Ну, дай мне программу».

«Девять ночей» в Национальном театре до 26 мая.

Комментируете статью? Если вы хотите, чтобы ваш комментарий был рассмотрен для включения на страницу писем журнала Weekend в печати, отправьте электронное письмо по адресу [email protected], указав свое имя и адрес (не для публикации).

Французская бабушка встречает своего первого чернокожего

Salut, tout le monde! Сегодня у меня для вас гостевой пост от одной из моих читательниц по имени Наташа. Она ведет блог на сайте American Mom — French State of Mind, где пишет о своем уникальном видении жены французу по имени Янник.Она из маленького городка за пределами Филадельфии и является второй по возрасту в линии из шести девочек. Она выросла в преимущественно белом пригородном городке со своими пятью сестрами, мамой, папой и отчимом. Очарованная большим городом, Наташа переехала в Нью-Йорк в 2015 году. Перенесемся вперед пять лет спустя, и она вышла замуж за Янника… с ребенком, собакой и всей семьей по пути во Францию ​​в мае 2020 года. Интересные факты: Наташа называет себя маленькой птичкой, а три ее младшие сестры — морские пехотинцы США.Вот и Наташа!

Прекрасный принц французского сорта

Выросший в маленьком деревенском городке в Пенсильвании, США, можно было подумать, что я легко попаду в категорию тех, кто хочет быть с американским мужчиной. Да, в детстве я мечтал о принцессах и Прекрасном принце, но мой Прекрасный принц всегда был французского сорта. Видите ли, мое увлечение французами и французской культурой возникло не просто так. Моя мать, афроамериканка из Филадельфии, однажды рассказала моим сестрам и мне о том, как она встретила моего отца, что изменило мой взгляд на французскую культуру.Мой отец, афроамериканец из Фениксвилля, штат Пенсильвания, США, является классическим американским деревенским человеком.

Они были воплощением «Городская девочка и деревенский парень». Они познакомились в одном школьном семестре в 1980-х годах на уроках французского языка в колледже. Мой отец утверждает, что был на коленях у французского языка; однако моя мать утверждает обратное. Некоторые аспекты их истории всегда оставались неизменными: французский язык загадочен, красив и сложен. Они говорили о том, что французы — часть крови, насколько важно изучение языка и как мы все однажды приедем.

Я был точно заинтригован. Я хотел посмотреть все французские фильмы. Например, «Горбун из Нотр-Дама», это считается? Я попытался исследовать все будущие места в Париже, которые смогу посетить. Я даже попробовал выучить язык.

Из Tinder в путешествие за границу

Фотография предоставлена ​​Shutterstock.com / Aurelien Laforet

Только летом 2015 года я переехал в Нью-Йорк, когда через Tinder я познакомился с Янником, кавказским французом из небольшого городка за пределами Монпелье.

Размах, кто-нибудь? В моей игре нет стыда.

Наша история любви быстро росла. В то время я не был уверен, связано ли это с французским парнем или просто с характером пребывания в Нью-Йорке. Нет, определенно французская вещь. Как только вы скрепите дату поцелуем, это все, что она написала людям. Прежде чем я узнал об этом, он пригласил меня во Францию, пробыв вместе меньше 6 недель! — Давай поедем в Монпелье в феврале, — сказал он. Это будет замечательно! Он рассказал мне, как мы встретимся с его семьей и остановимся в доме, в котором он жил в подростковом возрасте.

Честно говоря, я был очень взволнован, но я чертовски нервничал, чтобы встретить его семью. Янник сказал мне стереть все, что, как мне казалось, я знаю о Франции. 1) Франция — это не Париж. 2) Франция — это не просто кучка грубых людей, бегающих с багетами и беретами. 3) Франция не всегда гламурна и романтична.

Все, что он сказал, входило в одно ухо и выходило из другого. Я беспокоился о том, что его семья подумает о том, что он привезет домой девушку из Америки и к тому же чернокожую девушку.По моему опыту, в небольших городах обычно не хватало разнообразия в сочетании с ограниченными взглядами.

Не поймите меня неправильно. Я ЛЮБЛЮ городки. Люди дружелюбны, они действительно улыбаются, когда вы идете по улице, и дадут вам последнюю банку супа, если вам когда-нибудь понадобится. Я беспокоился, что маленькие города Франции не будут столь восприимчивы.

Будут ли там вообще черные люди? Я никогда не видел их во французских фильмах, кроме Африканского доктора (Bienvenue à Marly-Gomont) и в небольшом эпизодическом появлении, как в «Позвони моему агенту!». (Дикс залить цент).Я знал, что борьба будет реальной.

Хорошо, но где же Черные люди во Франции?

Когда Янник впервые сказал своей семье, что приведет с собой «друга», я сразу подумал про себя: «Что за безумие приводит их« друга »через океан, чтобы встретить всю их семью? Они знают, что я черный? » Я не уверен, почему я вообще беспокоился о последнем в данный момент. Я уверен, что он, должно быть, упомянул об этом, когда говорил о прическе. В конце концов, он был парикмахером, а волосы походили на его язык любви.

Тем не менее, я напрягал, люди. Я имею в виду, моя семья была шокирована, узнав, что я проделал такой долгий путь в маленький городок, когда я уже жил в маленьком городке до переезда в Нью-Йорк. Они были взволнованы тем, что я познакомлюсь с новой культурой, и еще больше удивились тому, что я буду первым человеком в семье, который поедет в Европу. Моя мама была особенно взволнована, услышав о том, как они относились к встрече с кем-то, не принадлежащим к их расе и культуре.

Прибытие в аэропорт MPT было сюрреалистичным.Я сильно потела, и бабочки думали о первой встрече с семьей Янника. На этом этапе моего путешествия по французскому языку я не был уверен в своих способностях говорить. Еще в Нью-Йорке я ходил на уроки французского в CouCou в Бруклине, но этих навыков было недостаточно, чтобы на самом деле говорить полноценные предложения. Однако я мог читать и писать то, что хотел сказать.

Фото: Shutterstock.com / Ttatty

Когда мы собрали багаж, Янник решил, что пора перекурить.Я подумал, что мы выйдем на улицу… НЕПРАВИЛЬНО. К моему удивлению, для всех курильщиков были выделены кабинки. Это было похоже на что-то из кино. Я никогда не мог представить себе что-то столь банальное, как место для курения, чтобы меня удивить.

Потом меня ударило как тонна кирпичей. Где были все черные люди во Франции? Я не мог решить, что меня больше удивило — дымность или полное отсутствие чернокожих в аэропорту. Мне было интересно, живут ли в этом районе африканцы или афроамериканцы? Они в Париже, и я скучал по ним? Безумие думать о том, что я никогда раньше не беспокоился об этом.Находясь в чужой стране, вы будете отвлекаться от мыслей, особенно при встрече с потенциальными родственниками супругов.

Интересный факт: черные волосы особенные

Тогда пришло время познакомиться с семьей. Я отдал южное приветствие с тремя поцелуями и изо всех сил старался говорить по-французски. Его мама, сестра и племянник были взволнованы встречей со мной и, честно говоря, им было наплевать на то, что я Блэк. Это их нисколько не шокировало. Думаю, они были более шокированы тем, что я назвал себя маленькой птичкой.

Прибыв в дом и немного вздремнув, я проснулся в доме, где проживало больше семей, чем я знал, как справиться. Упоминания «впервые во Франции и не видели Парижа», «две недели пробыли в Мудасоне» и «как ты по-французски» повторялись. Я был в восторге от того, что никто не наплевал на то, что я Блэк. Их нисколько не смутил.

С другой стороны, с моими волосами все было по-другому. Янник обычно причесывал меня за меня, но в этой поездке я хотел, чтобы мои волосы выглядели особенными.Перед отъездом из Нью-Йорка я заплела африканские косы в Гарлеме, чтобы защитить свои волосы. Мне очень хотелось понежиться на солнце юга Франции в бассейне, не повредив волосы вдребезги. Для Янника прикосновение к моим волосам было второй натурой, поскольку он делал мне прически исключительно с того дня, как мы встретились.

Я чувствовал, как семья смотрит на мои сочные локоны. Я знал, что появление большого вопроса или его отсутствия — лишь вопрос времени… «Могу я потрогать твои волосы?» Обычно я бы сказал чертову НЕТ АД или отвечал: «Прикоснись к нему, и тебя выскочит».»# Извините

Но в этом случае я мог почувствовать, что их энергия исходит из места искреннего интереса и изумления, поэтому я сделал исключение. Черные волосы — это то, чего не видит такой маленький городок, как Мудасон! Могу пообещать, что в поле зрения не было ни одного чернокожего. Я почти уверен, что соседи втайне хотели потрогать и мои волосы. Не могу сказать, что виню их. Черные волосы можно укладывать миллионами разных способов и рассказывать историю нашего исторического прошлого.

88-летняя бабушка Янника впервые встречает чернокожего

Фотография предоставлена: мама-американка — французское мировоззрение

Когда я наконец встретил бабушку Янника, должно быть, судьба или случайность.Всю свою жизнь она провела в Мудазоне, а в Париж приехала только ОДИН РАЗ за 88 лет. 88 ЛЕТ, чел. Я помню, как думал, что хочу произвести на нее наибольшее впечатление. Выражение ее лица, когда мы встретились, было чистой радостью. Я не думаю, что есть более волшебное чувство, чем встретить чью-то бабушку и полностью поладить.

Напоминание, я недостаточно хорошо говорил по-французски, чтобы поддерживать беседу, поэтому наше общение было связано исключительно с тем, что я улыбался и слушал ее слова. Янник вольно перевел, что Одетта, его бабушка, никогда раньше не встречалась с чернокожим, и она хотела прикоснуться к моей коже.Она отметила, как это красиво, и улыбалась до ушей. Можно было подумать, что она выиграла в лотерею с детской радостью в глазах.

Как могла 88-летняя девушка, которая столько повидала в своей жизни, быть поражена чернокожей девушкой из Америки?

Часть моего мозга отключилась, когда она говорила с семьей о моей коже. Я НИКОГДА не мог представить, что позволю кому-то, кого я только что встретил, не говоря уже о том, чтобы знать заранее, прикоснется к моей коже. Есть что сказать о невиновности, стоящей за всем этим.Французов часто называют грубыми и, возможно, временами я осмелюсь сказать, что они расисты.

На самом деле, я не верю, что французы грубые, а наоборот, без извинений прямолинейны. Экспонат A: Мистер Френч, он же Янник, когда он обсуждает различия между американскими и французскими прическами или эстетикой в ​​целом. Я всегда считал, что подавляющее большинство французов не расисты, а, напротив, страдают от своего исторического прошлого.

По правде говоря, иногда французы слишком любопытны для их же блага.Как только Одетт получила разрешение исследовать мою кожу, к ней присоединились и другие члены семьи. Ненавижу это говорить, но мне казалось, что я сама Бейонсе.

Факт: лосьон — ключ к отличному уходу за кожей

В течение двух недель, проведенных в Мудасоне, я думал, что это лучший отпуск всех времен. Все такие же, как люди в городе моего детства. Они добросердечные, гостеприимные, но совершенно шокированы тем, что я хотел бы провести время в маленьком городке, а не в Париже. Кто в здравом уме не захочет оставить позади февральскую зиму Нью-Йорка и оказаться на юге Франции?

Я вспоминаю, как пытался окунуть пальцы ног в бассейн дома его мамы, но быстро понял, что у меня нет лосьона.Как цветной человек, вы не можете, я повторяю, вы не можете просто плескаться в воде, если у вас нет лосьона. Ваша кожа станет «пепельной», то есть сухой и ломкой.

К сожалению, лосьона с маслом какао, которым я обычно пользовалась, нигде не было. Разве французы из Мудазона не знают, что лосьон — это ключ к качественному уходу за кожей? Трагично. Мне было легче найти McDonald’s, чем найти средства по уходу за кожей и волосы Black. Семья была действительно невероятной, предлагая продукты, которые будут работать.Мустела была фаворитом моих поклонников; однако средства для волос не стриглись. Вы выиграете. Вы немного теряете.

В конце концов я понял, что мне действительно не о чем беспокоиться, когда дело дошло до встречи с семьей Янника. Мудасон может быть небольшим городком на юге, но люди там смелые и непримиримые, когда дело касается самобытности. Если они хотят поговорить о коже, волосах и встрече со своим первым черным человеком, они это сделают. Так же, как люди в моем родном городе Пенсильвании.

В конце концов, у меня не было причин беспокоиться о том, что я Черный в Мудазоне, Франция. На самом деле люди были шокированы тем, что Янник привел домой девушку, которая хотя бы пыталась говорить по-французски, чем что-либо еще. Опыт, который я получил за это время, запомнился мне и до сих пор является предметом обсуждения во время поездок во Францию. Теперь, когда я официально перееду в Мудасон, я буду готов привнести красок в этот причудливый городок.

***

Спасибо, Наташа! Надеюсь, вам понравился ее гостевой пост.Обязательно посмотрите Наташу на American Mom — French State of Mind.

PIN IT:

Голос Рокки и Наташи получает Эмми

Шоу Рокки и Буллвинкла показало бесстрашную белку-летягу и его тупоголового лося. Они сразились с двумя коварными, но некомпетентными советскими шпионами по имени Борис и Наташа.

Мультфильм — американская классика, полюбившаяся из-за острого чувства юмора, которая нравится детям и их родителям.Первоначально он транслировался с 1959 по 1964 год, но с тех пор транслировался в синдикаты, совсем недавно на Cartoon Network и Boomerang.

Июньский набег был голосом за Белку Рокки и злой Наташей. Сейчас ей 95, и в воскресенье она получает престижную губернаторскую премию в Creative Arts Emmys.

Foray известна не только своими персонажами Bullwinkle. Она также играла Синди Лу, Кто в Как Гринч украл Рождество , Джоки Смурфа в Смурфики и Бабушку, чрезмерно опекающуюся владелицу Твити и Сильвестра.Она даже озвучила куклу Болтливой Кэти.

Foray сообщает ведущей Weekend Edition Sunday Рэйчел Мартин, что она никогда не ожидала, что персонажи Bullwinkle станут такими знаковыми. «Все, что я хотела делать, это работать», — говорит она.

Набег также показывает, что роковая женщина Наташа, которая раскатала свои рупии с очаровательным славянским чутьем, на самом деле не русская.

Основные моменты интервью

Как она научилась работать с голосом

Они просто позвонили мне.Мне не пришлось проходить прослушивание, за что я был очень благодарен. Я бы сказал: «Ну, она тяжелая? Она милая? Она кроткая? Какой характер?» И я читал строчку, и они говорили: «О, это нормально».

Как она придумал голос Наташи

Ну, я подумал с Борисом и Наташей, это был русский, и [ Bullwinkle продюсер] Джей Уорд сказал: «Нет-нет-нет, они из Поттсильвании. Не делайте их из России »- потому что у нас и так было достаточно проблем. Так что я сделал ее континентальной.

Copyright NPR 2021.

«И вот так выглядит»

И точно так же , возрождение Секс в большом городе , официально начали сниматься в Большом Яблоке, и мы не могли не задаться вопросом, будет ли мода Кэрри Брэдшоу такой же сказочной, как раньше?

К счастью, любопытные умы недолго оставались в догадках. Снимки со съемочной площадки мгновенно доказали, что Сара Джессика Паркер будет носить сказочно шикарные и восхитительно нестандартные наряды того же калибра, которые стали синонимом оригинальной серии.

Хотя первая сцена перезагрузки началась не с того, что Паркер была одета в свою культовую белую пачку или туфли-лодочки от Manolo Blahnik, первый взгляд на съемки действительно доказал, что шкаф Кэрри получил современную модернизацию.

В юбке в мелкую клетку Norma Kamali, шляпе с завязками Monroe и туфлях от Celine на платформе, Паркер, к которой присоединились Синтия Никсон [Миранда Хоббс] и Кристин Дэвис [Шарлотта Йорк], выглядела идеально отполированной и о-о, Нью-Йорк.

Несмотря на то, что тенденции изменились с момента выхода оригинального сериала, завершенного в 2004 году, дизайнер костюмов Молли Роджерс уже дала понять, что она будет перепрофилировать несколько предметов высокой моды из прошлого шоу.

Снимая сцену в городе, Паркер был замечен с фиолетовой сумкой Fendi с пайетками, также известной как сумка-багет. Истинные фанаты помнят, что блестящий аксессуар был украден у Кэрри в третьем сезоне сериала «Секс в большом городе».

Еще один модный образ произошел 19 июля. Прогуливаясь по улицам города, Паркер выглядел сияющим в розовом платье Carolina Herrera с оборками. В то время как популярность розового (и туфель от Manolo Blahnik!) Была в духе Кэрри, именно ремень Паркера привел в ярость зорких фанатов.

Винтажный аксессуар от Streets Ahead впервые появился в 2008 году в фильме Секс в большом городе . Его отличает квадратная панель, покрытая серебряными заклепками.

Переработанные предметы могут быть подвергнуты рестайлингу в рамках возрождения, но будьте уверены, что перезагрузка обязательно приведет к появлению изрядной доли новых дизайнерских неудач и старинных находок.

На снимке, сделанном 14 июля, Паркер выглядит одинаково причудливо и стильно в винтажном кремовом комбинезоне от Claude Montana, стилизованном под шелковый пиджак с цветочным принтом от Dries Van Noten.В довершение всего, актриса дополнила свой образ плетеным беретом.

В то время как впереди будет много удивительных нарядов, будьте уверены, Stylish запишет каждый образ, аксессуар и знаковый момент в процессе создания.

Итак, в ожидании And Just Like That , который выйдет в эфир на HBO Max, и в честь всегда эпического стиля Кэрри Брэдшоу, продолжайте прокручивать, чтобы получить подробную информацию обо всех великолепных платьях, потрясающих туфлях и удивительных аксессуарах, которые носят на съемочной площадке. .

Простой домашний черничный пирог

Сделать черничный пирог с нуля намного проще, чем вы думаете. Мы покажем вам, как приготовить черничный пирог со свежей (или замороженной) черникой, теплыми специями, лимоном и легкой решетчатой ​​корочкой. Черника сияет в этом пироге! Перейти к рецепту черничного пирога

Приготовление домашнего пирога с черникой с нуля

Этот рецепт черничного пирога настолько прост! Если вы никогда раньше не готовили пирог с нуля, вы попали в нужное место.Я проведу вас через весь процесс. В этом пироге сияет черника. Пирог слегка подслащен нотками душистого перца и корицы. Я просто люблю это.

Что вам понадобится

Давайте сначала поговорим об ингредиентах. Вот что вам понадобится, чтобы приготовить черничный пирог с нуля (полный рецепт ниже):

Пирожное тесто — оно может быть домашним или купленным в магазине. Я немного подробнее рассказал о корке для пирога ниже. Это наш любимый рецепт с корочкой для пирога, и именно по нему мы готовим этот пирог.

Черника — это может быть свежая (я предпочитаю) или замороженная. Замороженную чернику необходимо разморозить и слить лишний сок перед использованием для приготовления пирога.

Сахар, цедра лимона, корица и душистый перец — они придают пирогу сладость и аромат.

Кукурузный крахмал — для загустевшей начинки нам понадобится кукурузный крахмал. В некоторых рецептах требуется мука, но в нашем тестировании кукурузный крахмал оказался лучшим.

Масло — немного сливочного масла делает начинку блестящей и очень вкусной.

Яичный желток и сливки — они составляют нашу яичную промывку, которую мы смажем по корке. Когда пирог запекается, от яйца и сливок корочка становится золотистой и блестящей.

Я люблю специи из душистого перца и корицы и пряность из цедры лимона в этом пироге. Мы не добавляем слишком много, чтобы черника оставалась нашей звездой.

Совет для профессионалов: если вы используете свежую чернику, покупайте (или собирайте) пухлые, сладкие и сочные ягоды. В этом рецепте вы можете использовать замороженную чернику, просто разморозьте и слейте воду, прежде чем использовать.

Приготовление начинки для пирогов

Для приготовления начинки мы перемешиваем чернику со смесью сахара, кукурузного крахмала, душистого перца, корицы, соли и небольшого количества цедры лимона. Когда все хорошо перемешается, опускаем начинку в подготовленную корочку.

Что касается корки , мы предпочитаем использовать этот рецепт для корочки для пирогов с маслом. Это вкусно, а выпечка получается очень слоистой.

Как и в случае с этим рецептом пирога, мы поделились коротким видео с рецептом, показывающим, как мы его готовим, вы можете посмотреть его здесь: Как приготовить слоеную корочку для пирога.

Как добавить решетчатую корочку

Нам нравится добавлять в наши пироги решетчатую корочку. Соки в начинке пузырились и выходили над решеткой, в результате чего пирог выглядел совершенно скромным и домашним.

Если вы никогда раньше не добавляли решетчатую корку, это может показаться немного сложным, но не волнуйтесь! Это легко (обещаю), и если вы посмотрите видео, мы проведем вас через весь процесс.

Добавить решетчатую корочку просто!

Если вы не хотите идти по пути решетки, вы всегда можете положить лист теста на начинку, а затем добавить сверху прорези (как мы сделали для этого вишневого пирога).Или добавьте крошку, такую ​​как та, которую мы использовали для этих кексов с яблочным пирогом, или ту, которую мы используем, чтобы сделать эту восхитительную черничную крошку.

Перед выпечкой нам нравится смачивать корку густой яичной стиркой из яичного желтка и сливок. Затем выпекаем до образования пузырьков и румяной корочки.

Самая сложная часть приготовления любого фруктового пирога — это дождаться его остывания — вам нужно подождать два-три часа, прежде чем разрезать. В противном случае начинка вытечет и сделает корочку сырой.

Подавайте пирог с мороженым, взбитыми сливками или делайте то, что мы делаем, и наслаждайтесь им (я даже ел его на завтрак?).

Более простые рецепты пирогов

Взгляните на наш легкий вишневый пирог — мы не можем решить, какой нам лучше, черничный или вишневый пирог.

Возможно, вам понравится наш клубничный пирог — он готовится быстрее и очень вкусный.

Наш любимый яблочный пирог — с идеально прожаренными (не мягкими) яблоками, окруженными густым и слегка приправленным соусом, запеченными в слоистой золотисто-коричневой корочке

Если время не на вашей стороне, попробуйте наши ручные ягодные пироги!

Рецепт обновлен, первоначально опубликован в июне 2013 г.С момента публикации в 2013 году мы изменили рецепт, чтобы сделать его более понятным, и добавили видео с быстрым рецептом. — Адам и Джоанн

Простой домашний черничный пирог

• PREP 40 минут
• ПРИГОТОВЛЕНИЕ 1 час 5 минут
• ИТОГО 1 час 45 минут

Черника сияет в этом пироге. Пирог слегка подслащен нотками душистого перца и корицы. В довершение к пирогу нам нравится добавлять решетчатую корочку.Это проще, чем может показаться. Ниже приведены инструкции для вас. Если хотите, можете накрыть пирог целым листом теста, но не забудьте сделать несколько разрезов, чтобы пар выходил перед выпечкой.

Пирог готов, когда вы видите, что сок в начинке нетерпеливо пузырится. Если вы удалите пирог до того, как начинка начнет пузыриться, начинка будет слишком тонкой и вытечет из пирога на тарелку после того, как нарезанный кусочек. Кроме того, нам нравится использовать для этого рецепт слоеного пирога.Используйте наш, ваш любимый рецепт или тесто для пирога из магазина.

Один 9-дюймовый пирог, 8 кусочков

Смотрите, как мы делаем рецепт

Вам понадобится

Пирог для верхнего и нижнего 9-дюймового пирога, охлажденный (см. Наш рецепт слоеного пирога)

От 2/3 стакана до 3/4 стакана (130–150 грамм) сахарного песка в зависимости от сладости ягод

1/4 стакана (30 граммов) кукурузного крахмала

2 чайные ложки тертой цедры лимона

1/8 чайной ложки молотого душистого перца

1/8 чайной ложки молотой корицы

1/8 чайной ложки кошерной соли

2 фунта (900 граммов) свежей черники (около 6 чашек), см. Советы по использованию замороженной черники

1 столовая ложка сливочного масла, нарезанного небольшими квадратами

1 яичный желток

1 столовая ложка жирных сливок

1 столовая ложка грубого сахара для украшения

Направления

• Приготовьте нижнюю корочку

Раскатайте половину теста для пирога, чтобы уместить его на 8- или 9-дюймовую форму для пирога.Чтобы предотвратить прилипание теста и обеспечить равномерную толщину, раскатывайте его от центра к краям и продолжайте поднимать и переворачивать тесто на четверть оборота во время раскатывания.

Проверьте размер, перевернув форму для пирога над тестом. Тесто должно быть примерно на 2 дюйма больше, чем блюдо.

Соблюдая осторожность, чтобы не растянуть тесто, поместите его в форму для пирога, затем обрежьте тесто на расстоянии 3/4 дюйма от края формы. Охладите, пока готовите начинку для пирога.

• Приготовление начинки для пирогов

Смешайте сахар, кукурузный крахмал, цедру лимона, душистый перец, корицу и соль в большой миске.Добавьте чернику и аккуратно перемешайте. Переложить черничную начинку на подготовленную корочку для пирога. Охладите, пока готовите решетчатую корочку.

• Соберите и добавьте решетчатую корочку

Раскатайте вторую половину теста до такого же размера, как и раньше. Нарезать полосками 3/4 дюйма. Положите пять полосок на пирог с начинкой, параллельно и на равном расстоянии друг от друга.

Осторожно отогните вторую и четвертую полоски, затем уложите другую полоску теста перпендикулярно им.Разверните вторую и четвертую полосы поверх новой полосы. Отогните назад первую, третью и пятую полоски, затем перпендикулярно им уложите еще одну полоску теста. Разверните первую, третью и пятую полосы поверх новой полосы. Повторяйте, пока пирог не покроется решетчатой ​​корочкой. (Посмотрите, как мы делаем это в нашем видео: как сделать решетчатую корочку).

Обрезать полоски теста до 3/4 дюйма края блюда. Загните края полосок и дно теста под себя, создав более толстую границу, которая будет опираться на край блюда.Обжимаем края.

Нанесите масло на открытые участки решетки. Сделайте мытье для яиц, взбивая яичный желток и сливки вместе, затем смажьте тесто для пирога. Посыпьте корку столовой ложкой грубого сахара. Охладите пирог на 20 минут или заморозьте на 5 минут перед выпечкой.

• Завершение

Нагрейте духовку до 400 градусов по Фаренгейту. Установите решетку в нижней трети духовки, затем поставьте противень на решетку. (Противень будет собирать капли с пирога во время выпекания).

Выпекайте охлажденный пирог на горячем противне в течение 20 минут, убавьте огонь до 350 градусов по Фаренгейту, затем продолжайте выпекать в течение 35–45 минут или до тех пор, пока корка не станет золотистой, а соки в начинке не начнут бурно пузыриться. Если во время запекания корочка начинает слишком сильно подрумяниваться, накройте алюминиевой фольгой и продолжайте выпекать до готовности.

Охладите 2–3 часа перед нарезкой, чтобы начинка застыла.

Советы Адама и Джоанны

• Обжимные края: Чтобы обжать края пирога, прижмите указательный палец одной руки к краю теста с внутренней стороны формы, одновременно осторожно нажимая двумя костяшками пальцев другой руки снаружи.Чтобы увидеть, как мы это делаем, посмотрите наше видео о Flaky Pie Crust.
• Замороженная черника: Если вы не можете найти свежую чернику, вы можете заменить 6 чашек замороженной черники , которая была разморожена и осушена .
• Пищевая ценность: Приведенная ниже информация о питательной ценности является приблизительной. Мы использовали базу данных USDA для расчета приблизительных значений.

Если вы готовите этот рецепт, сделайте снимок и отметьте его хэштегом #inspiredtaste — Нам нравится видеть ваши творения в Instagram и Facebook! Найдите нас: @inspiredtaste

Питание на порцию: Размер порции 1 ломтик / 502 калорий / белок 6 г / углеводы 63 г / пищевые волокна 4 г / общее количество сахаров 24 г / общее количество жиров 26 г / насыщенные жиры 16 г / холестерин 88 мг

АВТОР: Адам и Джоанн Галлахеры

.