Теория жертвы: «Теория жертвы» Рудольф Шпильман: рецензии и отзывы на книгу | ISBN 978-5-94693-549-4

Теория жертвы в шахматах: первоисточник темы

Автор: Дядя Валера

02.08.2018 | 01:18

День добрый, дорогой друг!

Истинными ценителями игры, красота шахматной партии во все времена определялась по наличию жертв и комбинаций. Теория жертвы, — пожалуй, самая первая серьезная книга на данную тему.

Автор: Рудольф Шпильман

Наименование: Теория жертвы

Выход в печать: 2005 год, издательство Олимпия PRESS

Объем 296 страниц

О чем эта книга?

Мы уважаем Капабланку, но наше сердце сильнее бьется при имени Морфи.

Мы всегда склонны отдать предпочтение партии с жертвами перед самой глубокой позиционной игрой. Как-то непроизвольно ставим ее эстетическую ценность выше теоретической.

Нас пленяет красота жертвы и если она увенчалась успехом, мы уже не интересуемся привходящими обстоятельствами, не спрашиваем, была ли она на 100% корректной и является ли она лучшим решением.

Мы не можем противостоять обаянию жертв, ибо увлечение оными свойственно натуре шахматиста. Широкая шахматная общественность еще сохранила свежесть, непосредственность восприятия и поэтому способна увлекаться активным комбинационным стилем игры.

Данная книга вышла около 100 лет назад и по сути является первоисточником серьезных исследований в области теории шахматных комбинаций. А первоисточник всегда интересен.

Об авторе

Рудольф Шпильман (нем. Rudolf Spielmann, 1883 —1942) — австрийский шахматист, один из сильнейших начала 20 века.

Шпильман был романтиком в шахматах. Он поклонялся таланту — Андерсена и Чигорина. Шпильман считался гением гамбитной игры. Обладал великолепным комбинационным зрением.

Содержание

Книга состоит из 3 частей:

1. Практические советы шахматистам
2. Теория жертвы
3. О шахматах и шахматистах

Собственно, мы видим, что теория жертвы занимает только одну часть из трех. Это расширяет рамки книги и делает ее более интересной и полезной для изучения.

Автор приводит в качестве примеров только свои партии. Ничего удивительного в этом нет, ибо в течение своей тридцатилетней карьеры Шпильман накопил огромны практический опыт. В этой теме особенно, ибо был ярым приверженцем острой комбинационной игры.

Шпильман пишет:

В качестве примеров я пользуюсь только собственными партиями просто потому, что лучше их знаю и легче могу вскрыть мотивы, которыми руководствовался в игре.

Кстати, складывается впечатление, что книги тех времен, по крайней мере подавляющее большинство, — написаны от души, а не для галочки.

И в этом их особая прелесть. Читайте, наслаждайтесь и извлекайте пользу.

Скачать книгу в формате djvu

Благодарю за интерес к статье.

Если вы нашли ее полезной, сделайте следующее:

1. Поделитесь с друзьями, нажав на  кнопки социальных сетей.
2. Напишите комментарий (внизу страницы)
3. Подпишитесь на обновления блога (форма под кнопками соцсетей) и получайте статьи к себе на почту.

4.7.3.3. Теория жертв | LibertyNews: Новости Свободы

Есть еще один критерий справедливости налогообложения, ныне совершенно вышедший из моды, который прежде многие десятилетия активно обсуждался в литературе. Различные варианты подхода с позиций «жертв» сродни субъективной версии принципа «способности платить». Все они покоятся на трех общих предпосылках: a) полезность единицы денег для каждого человека уменьшается по мере того, как возрастает его запас денег; б) эти полезности для разных людей сопоставимы, так что их можно складывать, вычитать и пр.; и в) кривая полезности денег одинакова для всех. Первая предпосылка вполне правомерна (но только в порядковом смысле), тогда как вторая и третья совершенно абсурдны. Предельная полезность денег действительно уменьшается, но бессмысленно сопоставлять полезности для двух разных людей, или полагать, что оценки людей одинаковы. Полезности — это не количественный показатель, а только субъективный порядок предпочтений. Любой принцип распределения налогового бремени, покоящийся на таких предпосылках, должен быть объявлен ошибочным. К счастью, в экономической литературе все это стало общепризнанным[198].

Теории полезности и «жертв» широко использовались для оправдания прогрессивного налогообложения, хотя иногда на эти концепции ссылались для подкрепления идеи пропорционального налогообложения. Иначе говоря, предполагается, что для «богатого человека» доллар «значит меньше», или представляет меньшую полезность, чем для «бедного человека» («богатого» и «бедного» в смысле дохода или богатства?), а значит, когда богатый отдает доллар в счет налогов, он в субъективном плане жертвует меньшим, чем бедный. Отсюда следует, что богатого следует облагать налогом по более высокой ставке. Многие теории «способности платить» в действительности представляют собой вывернутые наизнанку теории жертв, поскольку формулируются как способность приносить жертвы.

Поскольку центральное звено теории жертв — межличностное сопоставление полезности — теперь списано в утиль, мы не будем тратить время на подробное обсуждение этой доктрины[199]. Однако некоторые аспекты этой теории не лишены интереса. Существуют две основные ветви теории жертв: 1) принцип равенства жертв; 2) принцип минимальной жертвы. Первая утверждает, что при уплате налогов все должны приносить равную жертву; вторая — что общество в целом должно идти на минимальные жертвы. Обе версии полностью отказываются от представления о государстве как об источнике благ и рассматривают государство и налоги просто как бремя, как необходимую и неизбежную жертву. Здесь мы сталкиваемся с любопытным принципом справедливости, основанной на приспособлении к ущербу. Перед нами все тот же pons asinorum[200], противостоящий всем попыткам установить принципы справедливости для налогообложения — проблема справедливости налогообложения самого по себе. Сторонники теории жертв, реалистично отбросившие недоказанные выгоды от существования системы налогообложения, должны дать ответ на вопрос: если налоги — чистый ущерб, зачем все это продлевать?

Теория равенства жертв требует, чтобы каждый терпел равный ущерб. В качестве критерия справедливости это столь же пригодно, как требование равного рабства. Любопытной стороной теории равенства жертв является то, что она, в общем-то, даже не настаивает на прогрессивной ставке подоходного налога! Ведь из нее следует только, что с богатого следует брать больший налог, чем с бедного, но при этом ни слова о том, что налоговая ставка должна прогрессивно нарастать. На деле здесь даже нет требования, что все должны пропорционально облагаться налогом! Короче говоря, принцип равенства жертв требует, чтобы зарабатывающий 10 тыс. долл. отдавал налог больший, чем тот, кто зарабатывает 1 тыс. долл., но совсем не обязательно, чтобы он платил по более высокой ставке или даже пропорционально. В зависимости от формы различных «кривых полезности» принцип равенства жертв может провозгласить регрессивность налогообложения, когда богатый будет выплачивать больше по абсолютной величине, но меньше в процентном исчислении (скажем, чело-век, зарабатывающий 10 тыс. долл., будет выплачивать 500 долл. налога, а зарабатывающий только 1 тыс. долл. — 200 долл.). Чем быстрее падает полезность денег, тем вероятнее, что налоговые ставки будут прогрессивными. Медленно падающая кривая полезности денег будет требовать регрессивности налогообложения. Впрочем, бесполезно поднимать вопрос о том, с какой скоростью падают различные кривые полезности денег, потому что, как мы убедились, вся теория несостоятельна. Любопытно лишь то, что теория равенства жертв не в силах обосновать необходимость как прогрессивного, так и пропорционального налогообложения[201].

Теорию минимума жертв часто путают с теорией равенства жертв. Обе опираются на один и тот же набор ложных предпосылок, но первая примечательна тем, что рекомендует крайне прогрессивные шкалы налогообложения. Предположим, например, что в городе живут двое: Джонс, зарабатывающий 50 тыс. долл. в год, и Смит, получающий только 30 тыс. долл. В соответствии с принципом минимума общественных жертв, опирающимся на рассмотренные выше три теоретические предпосылки, 1 долл. налогов, изъятый из доходов Джонса, является для него меньшей жертвой, чем 1 долл. из доходов Смита; следовательно, когда государству нужен 1 долл., его следует брать с Джонса. Но предположим, что государству нужны 2 долл.; второй доллар будет меньшей жертвой для Джонса, чем первый для Смита, потому что у Джонса все еще намного больше денег, так что для него потери менее чувствительны. Так это и продолжается до тех пор, пока у Джонса все еще остается денег больше, чем у Смита. Если государству потребуется 20 тыс. долл. налогов, теория минимума жертв советует ему взять все 20 тыс. долл. у Джонса и ноль — у Смита. Иными словами, эта теория предлагает изымать деньги у богатых до тех пор, пока казна не наполнится[202].

Принцип минимума жертв, как и теория равных жертв, опирается на совершенно несостоятельную концепцию, согласно которой для разных людей графики полезности денег приблизительно одинаковы. Есть еще одна ошибочная и заслуживающая опровержения концепция, общая для обоих принципов: «жертва» — это просто обратная сторона полезности денег. Но в случае налогообложения жертва не сводится просто к потерянной альтернативной полезности сумм, выплаченных в виде налогов: необходимо еще учитывать нравственное поругание, сопутствующее процедуре взимания налогов. По мере взимания налогов с Джонса его нравственное негодование может стать настолько сильным, что его предельная субъективная жертва быстро станет очень значительной, намного «больше», чем у Смита, если на мгновение предположить, что их можно сравнивать. Если принять, что моральная жертва не привязана с необходимостью к полезности денег, можно сделать следующий шаг. Представьте, например, философа-анархиста, который яростно отрицает вообще всякое налогообложение. Предположим, что его субъективная оценка жертвы, приносимой при уплате налогов, столь велика, что практически может считаться бесконечной. В этом случае в соответствии с принципом минимума жертв анархиста следует освободить от уплаты налогов, а в соответствии с принципом равенства жертв с него допустимо брать в виде налогов только бесконечно малые суммы. В общем, в соответствии с принципом жертв анархиста следует освободить от налогообложения. А как государство намерено оценивать приносимую каждым субъективную жертву? Спросить его? Ну, и сколько человек воздержатся от того, чтобы заявить о полной непереносимости налогов для них, а значит, о необходимости освободить их от этого?

Точно так же, если два человека получают от равного денежного дохода субъективное удовольствие, в соответствии с принципом минимальности жертв необходимо уменьшить сумму налога с того, кто более счастлив, потому что при равенстве налоговых платежей он в большей степени лишается чувства радости. А кто осмелится предложить увеличить налогообложение для пессимистов или аскетов? И кто тогда откажется от удовольствия громко заявлять о том, какую радость ему приносит получение дохода?

Любопытно, что принцип минимума жертв требует от нас совершенно обратного тому, что подсказывает теория способности платить, которая, особенно в разновидности «состояние благополучия» [state of well-being], призывает установить налог на счастье и понизить налог на несчастных. Если бы возобладала именно эта теория налогообложения, люди бросились бы заявлять о том, как они несчастны и какие они убежденные аскеты.

Совершенно ясно, что сторонники теорий способности платить и жертв не смогли утвердить их в качестве критерия справедливого налогообложения. Но эти теории допускают и еще одну грубую ошибку. Первая теория неявным образом, а вторая ясно и недвусмысленно формулирует критерии действия в терминах соответственно бремени и жертвы[203]. Предполагается, что для общества государство является бременем, так что задача состоит в том, как его справедливо распределить. Человек постоянно стремится жертвовать как можно меньше в обмен на выгоды, которые он получает от своих действий. А тут перед нами теория, которая изъясняется только в терминах жертв и бремени и призывает к определенному распределению, даже не показывая налогоплательщикам, что они получают от государства больше, чем отдают ему. Поскольку теоретики этого не показывают, приходится оперировать лишь в терминах жертв, а с праксиологической точки зрения эта процедура несостоятельна. Поскольку человек стремится получать от своих действий чистую выгоду, то, используя для описания ситуации только термины жертв или бремени, мы не можем установить рациональный критерий [для оценки] человеческой деятельности. Чтобы быть состоятельным с праксиологической точки зрения, критерий должен демонстрировать возможность получения чистой выгоды. Разумеется, сторонники теории жертв намного реалистичнее сторонников теории выгод (о чем мы будем говорить ниже), когда рассматривают государство как нетто-бремя для общества, а не нетто-выгоду. Но этого совершенно недостаточно для доказательства справедливости принципа жертв. Все обстоит совершенно наоборот.

Жертвы нацистов: нацистская расовая идеология

ХОЛОКОСТ

Холокост — явление, которое имеет крайне важное значение для понимания нами таких понятий, как западная цивилизация, национальное государство, современное бюрократическое общество, а также человеческая природа. Это было преднамеренное массовое уничтожение миллионов невинных гражданских лиц. Движимые расистской идеологией, которая считала евреев «паразитами», заслуживающими только уничтожения, нацисты осуществили геноцид в беспрецедентных масштабах. Они планировали уничтожить всех евреев в Европе: больных и здоровых, богатых и бедных, религиозных ортодоксов и обращенных в христианство, старых и молодых и даже младенцев.

Приблизительно двое из каждых трех евреев, проживавших в Европе перед войной, были убиты в годы Холокоста. К концу Второй мировой войны в 1945 году погибли шесть миллионов европейских евреев; жертвами Холокоста стали свыше одного миллиона детей. Но даже эта статистика не дает правильного представления о масштабах уничтожения, поскольку большинство из тех, кто выжил, проживали на той части территории Европы, которая не была оккупирована Германией во время войны: восточных районах Советского Союза, Великобритании, Болгарии и нейтральных государствах, таких как Испания, Португалия, Швейцария и Швеция. Десятки тысяч евреев также выжили в оккупированной немцами Европе — главным образом те, кто скрывались в тайных убежищах или были заключены в концентрационные лагеря и дождались освобождения. Немцы и их приспешники безжалостно выслеживали и убивали евреев на территории Европы, находящейся под их контролем.

Много написано о том, что происходило в годы Холокоста, и о том, где, когда и как нацисты привели свои смертоносные планы в действие. Однако, чтобы постичь действия нацистов, необходимо сначала рассмотреть и понять теоретические обоснования, которые послужили основой для зарождения таких планов. Изучение принципов нацистской расовой идеологии отчасти объясняет это жестокое стремление к полному физическому уничтожению европейских евреев.

НАЦИСТСКАЯ РАСОВАЯ ИДЕОЛОГИЯ

Идеи, известные как нацистская идеология, были разработаны и сформулированы фюрером (лидером) нацистской партии Адольфом Гитлером. Он считал себя глубоким и мудрым философом, убежденным в том, что нашел ключ к пониманию чрезвычайно сложного мира. Он полагал, что качества, отношения, способности и поведение человека определялись его так называемым расовым типом. По мнению Гитлера, представители какой-либо группы, расы или нации (он считал эти термины взаимозаменяемыми) являются носителями одних и тех же черт, которые неизменно передаются из поколения в поколение. Ни один человек не может превзойти свои природные расовые характеристики. Всю историю человечества можно объяснить с точки зрения расовой борьбы.

Разрабатывая свою расовую идеологию, Гитлер и нацисты обратились к идеям немецких социальных дарвинистов конца 19-го века. Как и социальные дарвинисты до них, нацисты считали, что людей можно классифицировать по группам как «расы», при этом у каждой расы имеются отличительные характеристики, которые передаются на генетическом уровне с момента появления первых людей в доисторические времена. Эти унаследованные характеристики не только включают в себя внешний вид и физическое строение тела человека, но также и формируют внутреннюю психическую жизнь, способы мышления, творческие и организационные способности, интеллект, вкус и понимание культуры, физическую силу и воинскую доблесть.

Нацисты также позаимствовали у социальных дарвинистов тезис эволюционной теории Дарвина о «выживании наиболее приспособленных». Согласно нацистской идеологии, выживание расы зависит от ее способности воспроизводиться и размножаться, наращивать количество земель для жизнеобеспечения и пропитания растущего населения и обеспечивать контроль за поддержанием чистоты ее генофонда, способствуя, таким образом, сохранению уникальных «расовых» характеристик, которыми снабдила ее «природа» для успешной борьбы за выживание. Поскольку каждая «раса» стремится к росту своего населения, а количество места на земле ограниченно, то борьба за выживание «естественным образом» приводит к насильственным завоеваниям и военному противостоянию. Поэтому война — даже постоянная война — является частью природы, частью условий человеческого существования.

Давая определение расы, социальные дарвинисты укоренили стереотипы — как положительные, так и отрицательные — о том, что внешний вид людей какой-либо этнической группы, их поведение и культура являются якобы неизменяемыми и основанными на биологической наследственности, неизменными во времени и невосприимчивыми к изменениям в окружающей среде, умственном развитии или социализации. По мнению нацистов, ассимиляция представителя одной расы в другую культуру или этническую группу невозможна, поскольку исходные унаследованные черты невозможно изменить: они могут только выродиться посредством так называемого расового смешения.

ЦЕЛЕВЫЕ ГРУППЫ

Нацисты определяли евреев как «расу». Расценивая иудаизм как изжившую себя религию, широкий ряд отрицательных стереотипов в отношении евреев и «еврейского» поведения нацисты относили на счет неизменяемой биологической наследственности, которая вынудила «еврейскую расу», подобно другим расам, бороться за выживание путем расширения своего господства за счет других рас.

Наряду с тем, что евреи были отнесены нацистами к категории приоритетных «врагов», нацистская идеологическая расовая концепция ставила своей целью преследование, лишение свободы и уничтожение также и других групп населения, в том числе цыган-рома, людей с умственными и физическими отклонениями, поляков, советских военнопленных и афро-немцев. Также нацисты объявили врагами и угрозой безопасности политических диссидентов, свидетелей Иеговы, гомосексуалистов и так называемых асоциальных личностей, потому что они сознательно выступали против нацистского режима или потому что некоторые аспекты их поведения не укладывались в нацистское понимание социальных норм. Они стремились устранить инакомыслящих в собственной стране и так называемые расовые угрозы путем постоянной внутренней чистки немецкого общества.

Нацисты считали, что высшие расы имели не просто право, а обязанность подчинять себе и даже истреблять низшие расы. Они полагали, что такая расовая борьба соответствует закону природы. Стратегическая концепция нацистов состояла в доминирующей роли немецкой расы, управляющей подчиненными ей народами, в особенности славянами и так называемыми азиатами (под которыми они имели в виду народы, проживающие в советской Средней Азии, и мусульманское население Кавказского региона), которых они считали ниже себя по происхождению. В пропагандистских целях нацисты зачастую представляли эту стратегическую концепцию как кампанию по спасению западной цивилизации от этих «восточных» или «азиатских» варваров и их еврейских лидеров и организаторов.

ОПРЕДЕЛЯЕМАЯ НА ОСНОВАНИИ РАСОВЫХ ПРИЗНАКОВ ГРУППА

Для Гитлера и других лидеров нацистского движения высшая ценность человека определялась не его личностью, а принадлежностью к той или иной определяемой на основании расовых признаков группе. А конечная цель расовой группы заключалась в обеспечении своего собственного выживания. Большинство людей согласятся с тем, что людям свойственен индивидуальный инстинкт выживания, однако Гитлер предположил, что существует еще и коллективный инстинкт выживания, основанный на принадлежности к группе, нации, расе (он считал эти термины взаимозаменяемыми). Для нацистов этот коллективный инстинкт выживания всегда был связан с сохранением чистоты «расы» и борьбой с конкурирующими «расами» за территорию.

По мнению Гитлера и других идеологов, поддержание расовой чистоты имеет важное значение, потому что смешение с другими расами со временем привело бы к появлению «неполноценных» детей и вырождению расы, вследствие чего она утратила бы свои отличительные характеристики и, в сущности, потеряла бы способность эффективно защищать себя, став, таким образом, обреченной на вымирание. Гитлер утверждал, что территория играет жизненно важную роль, поскольку без нее невозможен рост населения расы. Без новых территорий, необходимых для жизнеобеспечения растущего населения, полагал Гитлер, раса в конечном итоге приходит в состояние застоя и может исчезнуть с лица земли.

Нацисты также выдвинули идею качественной иерархии рас, по которой не все расы были равны. Гитлер полагал, что немцы принадлежат к высшей расовой группе, которую он называл «арийской». Немецкая «арийская» раса одарена от природы больше, чем другие расы, утверждал Гитлер, и обладающим таким биологическим превосходством немцам полагалось управлять обширной империей, охватывающей всю Восточную Европу.

«АРИЙСКАЯ» РАСА

Однако Гитлер предупреждал, что немецкая «арийская» раса подвергается угрозе исчезновения как изнутри, так и извне. Внутренняя угроза таится в смешанных браках между немцами-«арийцами» и представителями низших по своей природе рас: евреев, цыган-рома, африканцев и славян. Потомство от этих браков, заявлял он, «разбавляет» исключительные характеристики, передаваемые с немецкой кровью, ослабляя расу в ее борьбе с другими расами за выживание.

В период между войнами немецкое государство еще больше ослабляло немецкую «арийскую» расу, разрешая рождение детей у людей, которых нацисты считали генетически вырождающимися и вредно влияющими на чистоту расы в целом: людей с физическими и умственными отклонениями, закоренелых или профессиональных преступников и лиц с «асоциальным поведением» — каким оно было в понимании нацистов — включая бездомных, женщин, предположительно ведущих беспорядочную половую жизнь, нетрудоспособных людей, алкоголиков и т. п.

Немецкая «арийская» раса также подвергалась угрозе исчезновения извне, поскольку, по мнению Гитлера, Веймарская республика проигрывала в конкурентной борьбе за землю и по росту населения «низшим» славянской и азиатской расам. В этой конкурентной борьбе «еврейская раса» усовершенствовала свой традиционный социалистический инструмент — советский коммунизм, — чтобы мобилизовать иначе ни на что не способных славян и провести немцев, заставив их считать, что искусственный механизм создания классового конфликта важнее естественного инстинкта расовой борьбы. Гитлер считал, что нехватка жизненного пространства снизила рождаемость среди немцев до опасно низких уровней. И еще больше ухудшал положение дел тот факт, что Германия проиграла Первую мировую войну и по Версальскому мирному договору вынуждена была отдать тысячи миль ценных земель своим соседям.

Чтобы выжить, утверждал Гитлер, Германия должна сломать враждебное окружение страны и отвоевать огромные территории на востоке у славян. Завоевание восточных территорий обеспечило бы Германию пространством, необходимым для того, чтобы значительно увеличить свое население, ресурсами для пропитания этого населения и средствами для реализации биологического предназначения быть господствующей расой с соответствующим этому статусом мировой державы.

УНИЧТОЖЕНИЕ РАСОВЫХ ВРАГОВ

Гитлер и нацистская партия ясно и недвусмысленно очертили круг своих расовых врагов. Для Гитлера и нацистов главным врагом как внутри Германии, так и за ее пределами представлялись евреи. Этим, как утверждалось, генетически низшим расовым типом были порождены эксплуататорские капиталистическая и коммунистическая системы. В своем стремлении к расширению господства евреи учреждали и использовали эти системы правления и государственного устройства, в том числе конституции, декларации о равных правах и мире между народами, чтобы разрушать расовое самосознание высших рас — подобных немецкой — и способствовать разбавлению «высшей» крови посредством ассимиляции и смешанных браков.

Евреи использовали средства, находящиеся под их контролем или поддающиеся их манипуляциям, — средства массовой информации, парламентскую демократию с ее вниманием к правам отдельных личностей и международные организации, созданные для мирного урегулирования межнациональных конфликтов, — чтобы продвинуться в своей биологически обусловленной экспансии до положения мировой державы. Если Германия не будет действовать решительно против евреев как внутри страны, так и за ее пределами, утверждал Гитлер, орды расово неполноценных, нецивилизованных славян и азиатов, которых могут мобилизовать евреи, сметут с лица земли немецкую «арийскую» расу.

По мнению Гитлера, государственное вмешательство с тем, чтобы проводить политику расовой сегрегации, способствовать размножению рас с «лучшими» характеристиками, не допускать размножения рас с «худшими» характеристиками и готовиться к захватническим войнам, приводило немецкую нацию в соответствие с ее природным, биологически обусловленным инстинктом к самовыживанию. Кроме того, оно воспитывало «природное» расовое самосознание немцев, сознание того, что евреи стремятся к подавлению других наций посредством парламентской демократии, международных соглашений о сотрудничестве и классовых конфликтов. В силу своего расового превосходства, считал Гитлер, немцы имели право и обязанность захватить территорию на востоке у славян, «азиатов» и их еврейских кукловодов. Преследуя эти цели, утверждал Гитлер, немцы следовали своим собственным природным инстинктам. Для завоевания славян и постоянного господства над ними германские властители должны были уничтожить правящие классы на их территории и евреев, которые были единственной «расой», способной организовать низшие расы путем использования грубого большевистско-коммунистического учения, которое являлось биологически заданной «еврейской» идеологией.

Чтобы уничтожить это пагубное учение, ставящее под угрозу выживание немецкой расы, сначала надо было уничтожить людей, которые были его сторонниками в силу самой своей природы. Гитлер полагал, что такой метод соответствовал природным законам. И наконец, гитлеровская программа войны и геноцида происходила из следующей придуманной им формулы: немцы-«арийцы» должны были расширить сферу своего влияния и господствовать, что требовало исключения всех расовых угроз, в особенности со стороны евреев, или исчезнуть с лица земли.

К генеалогии угнетенного: марксизм и дискурс жертвы

[стр. 146 — 163 бумажной версии номера] 

Ксения Александровна Капельчук (р. 1984) – магистр философии, выпускница Европейского университета в Санкт-Петербурге, ассоциированный научный сотрудник Социологического института Российской академии наук.

[1]

Перенос на культурные значения логики антагонизма, борьбы, гегемонии и угнетения во многом вытекает из марксистской стратегии мышления истории. Зоны культурного отчуждения[2] в этом смысле представляют собой, с одной стороны, некие отработанные и снятые формы существования человеческого сообщества, представленные официальной культурой через соответствующие источники и артефакты, а с другой стороны, такие пространства, сама представленность которых проблематична, образуют традицию, но это специфическая традиция угнетенных[3]. Анализ этих механизмов исторического становления, производящих «угнетенный класс», выводит на свет фигуру жертвы, обретающую самостоятельное значение для формирования определенного рода дискурса. Но можно ли предположить, что сам жест, направленный на то, чтобы сделать жертву видимой и открыть пути для ее эмансипации, ее же и фальсифицирует – в той мере, в какой сама эмансипаторная риторика ставится в зависимость от фиксированной в этой риторике позиции угнетения? Другими словами, не воспроизводит ли дискурс жертвы и саму жертву?

При этом необходимо отдавать себе отчет в том, что как сам дискурс жертвы, так и его критика во многом принадлежат полю идеологии и исходят из заранее очерченных политических позиций: неолиберальный подход разоблачает фигуру жертвы как пустую риторическую уловку, как имя, за которым скрывается субъект наслаждения, пользующийся своим статусом, чтобы получить признание и незаслуженные привилегии; консервативный подход отчасти разделяет предыдущий тезис, но в определенных ситуациях перенимает риторику жертвы; левый подход заключается в апологии жертвы, идентификации с ней и тем самым ее репрезентации. Способ описания жертвы, таким образом, может выступать определенным маркером идеологической позиции, принципиальным моментом расхождения. При этом вопрос о жертве рискует оказаться неразрешимым в рамках анализа конкретных ситуаций, поскольку осуществляется исходя из несводимых друг к другу перспектив и языковых игр. Но это не значит, что от рассмотрения проблемы необходимо отказаться вовсе. Скорее, наоборот, настойчивое, болезненное и, как кажется, неотвратимое присутствие вопроса о жертвах в актуальной повестке дня требует предельного внимания, тем более, что данный феномен имеет тенденцию к экспансии на все поле антропологического, которую Ален Бадью подытоживает формулой «человек – это тот, кто способен признать себя жертвой»[4].

Ориентируясь на критическую традицию и метод генеалогии, я попытаюсь, с одной стороны, проследить становление понятия, те контексты, в которых оно возникает в языке, а с другой, вернуться к той теории, в которой оно тематизируется, и рассмотреть противоречия, которые закладываются в нем с самого начала.

Проблема угнетения: борьба классов или абсолютное право жертвы?

Авторы «Манифеста коммунистической партии» выстраивают сцену, на которой разыгрывается история борьбы классов. Собственно, история и есть эта сцена. Первая часть «Манифеста» открывается этим заявлением, но оно читается также и как своеобразное объявление войны, которая, однако, разворачивается в прошлом. Война обнаруживается задним числом, но так, что ее обнаружение оказывается одновременно и призывом к ней. Кто же участники этой борьбы? Многообразие сражающихся сторон резюмируется в двух неравных позициях: «свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый (курсив мой. – К.К.)»[5]. Таким образом, борьба ведется за освобождение угнетенных. Но можно ли сказать, что она должна вестись именно потому, что есть угнетенные? Производна ли борьба от страдания, а страдание от насилия?

При всей своей кажущейся простоте термин «угнетенные» (Unterdrückte[6]) не представляется самоочевидным. За ним стоит определенное представление о подчиненности, о пассивности в рамках сложившейся системы власти и о страдании. Угнетение предстает как неоднородный по своей сущности феномен, в «Манифесте» его образ дается через серийные описания:

«Они [рабочие] – рабы не только класса буржуазии, буржуазного государства, ежедневно и ежечасно порабощает их машина, надсмотрщик и прежде всего сам отдельный буржуа-фабрикант. Эта деспотия тем мелочнее, ненавистнее, она тем больше ожесточает, чем откровеннее ее целью провозглашается нажива. […] Когда заканчивается эксплуатация рабочего фабрикантом и рабочий получает, наконец, наличными свою заработную плату, на него набрасываются другие части буржуазии – домовладелец, лавочник, ростовщик и т.п.»[7].

Угнетение не есть уничтожение; борьба, которая ведется не на жизнь, а на смерть, у Маркса вслед за Гегелем, оборачивается рабским существованием в отложенной посредством труда смерти. В конце концов, жертва и палач меняются ролями. У Маркса присутствует этот момент двойственности жертвы, когда он, например, описывает наслаждение как феномен отчуждения, возникающего в результате избыточного и расточительного потребления:

«Наслаждающийся этим богатством человек, с одной стороны, ведет себя как лишь преходящий, дающий волю своим страстям индивид и рассматривает чужой рабский труд, человеческий кровавый пот как добычу своих вожделений, а потому самого человека – следовательно, и себя самого – как приносимое в жертву, ничтожное существо» (курсив мой. – К.К.)[8].

Пролетариат вне зависимости от того, проснулось ли в нем классовое сознание, включился ли он в классовую борьбу, исходя уже из своего материального и социального положения, из самого факта его эксплуатации является угнетенным, оказывается жертвой системы принуждения. Марксизм, конечно, не упускает из виду законы политической экономии, противоречия между производительными силами и производственными отношениями и все прочие «объективные» факторы, но борьба при этом носит конкретный характер и ведется за освобождение угнетенного пролетариата – именно этот мотив поддерживает одиннадцатый тезис о Фейербахе.

Едва ли будет верным сказать, что революционная программа марксизма инициирована или связана с мотивом сострадания к жертве. Маркс прекрасно отдавал себе отчет в слабости такой позиции, но он также понимал, что иначе призыв не срабатывает, поэтому акцент на непереносимость условий существования, на угнетение жертвы является необходимым условием революционного преобразования. В этом отношении марксизм и представляется проблематичным: он постоянно сопротивляется тому, чтобы выдвигать на первый план мотив угнетения, но и не может вовсе от него отказаться.

Утрата марксистским движением потенциала, которым оно обладало в самом начале, не без причин связывают именно с тем, что оно потеряло своего жертвенного (и потому революционного) субъекта, в то время как сама легитимация борьбы, вменяющая жертве пассивность и получающая таким образом моральное оправдание действовать или призывать к действию, встав на ее защиту, приобрела сегодня всеобщий характер. Для определения социального поля оказывается чрезвычайно важна локализация фигуры жертвы. Это понятие носит этико-правовой характер, но, что важно, – и специфический политический смысл. Любая освободительная риторика так или иначе включает в себя представление о жертве как о потерпевшем в результате неких действий со стороны более сильных и обладающих властью. И, надо сказать, привилегированная фигура жертвы меняет свои очертания за последнее столетие множество раз. Только в рамках самогó марксизма после утраты рядом марксистов веры в роль пролетария предпринимались попытки сделать ставку на люмпен-пролетариат (Пьер Паоло Пазолини[9]) или молодежь и жителей стран «третьего мира» (Герберт Маркузе[10]). Кроме того, жертвы в европейском ХХ веке – это и евреи, а в начале ХХI – пострадавшие от террора и мигранты. При этом они уже не принадлежат непосредственно марксистскому проблемному полю в том смысле, что они не конституированы в самой марксистской теории и анализируются зачастую с использованием дополнительных посылок (и часто здесь уже не обойтись без психоанализа).

Но ни Маркс, ни Фрейд никогда не питали иллюзий по поводу жертв. Как таковая жертвенная позиция одновременно абстрактна и субъективна, в собственных глазах она выступает как пассивная, однако надежно скрывает от себя источник полагания собственной пассивности. Гегель называет эту ступень сознания «прекрасной душой». В психоанализе же она может быть рассмотрена как воображаемая структура «Я идеальное». Славой Жижек, следуя за Жаком Лаканом, связывает эти два понятия воедино, приводя пример угнетаемой домохозяйки, которую нещадно и неблагодарно эксплуатирует семья. Соответственно, все, что ей остается, – вздыхать:

«“Моя жизнь – это лишь безмолвные, неблагодарные страдания и жертвы”. Суть, однако, в том, что “молчаливая жертва” является воображаемой идентификацией женщины, эта жертвенность придает устойчивость ее самотождественности – лишившись возможности бесконечно жертвовать собой, она буквально “утратит почву под ногами”. […] И, если женщина хочет на самом деле освободиться из домашнего рабства, прежде всего она должна пожертвовать самой жертвой. […] Вспомним различие между “конституируемой” и “конститутивной” идентификациями – между Я идеальное и Идеал-Я. На уровне Воображаемого Я идеальное – “прекрасная душа” – рассматривает себя как хрупкую, пассивную жертву; она идентифицируется с этой ролью; она “нравится себе” в этой роли, кажется себе привлекательной; эта роль доставляет ей нарциссическое удовольствие. Однако на самом деле она идентифицируется с формальной структурой интерсубъективного поля, позволяющей принять эту роль»[11].

Такой дискурс жертвы тем не менее – или же, наоборот, именно поэтому – оказывается весьма соблазнительным, причем не только – и, возможно, не столько – для самой жертвы, сколько для некоего внешнего наблюдателя, который созерцает жертву и считает своим долгом встать на ее защиту, до конца с ней не ассоциируясь. Это в каком-то смысле пародирует Марксову позицию, выраженную в «Манифесте». Коммунисты в описании Маркса видят свою освободительную роль специфическим образом – в принадлежности и одновременно непринадлежности множеству рабочего класса. В «Манифесте» отдельно рассматривается вопрос: «В каком отношении стоят коммунисты к пролетариям вообще?»[12]. Ответ на него лежит в области парадоксального тождества-различия:

«Коммунисты не являются особой партией, противостоящей другим рабочим партиям.

У них нет никаких интересов, отдельных от интересов всего пролетариата в целом.

Они не выставляют никаких особых принципов, под которые они хотели бы подогнать пролетарское движение.

Коммунисты отличаются от остальных пролетарских партий лишь тем, что, с одной стороны, в борьбе пролетариев различных наций они выделяют и отстаивают общие, не зависящие от национальности интересы всего пролетариата; с другой стороны, тем, что на различных ступенях развития, через которые проходит борьба пролетариата с буржуазией, они всегда являются представителями интересов движения в целом» (курсив мой. – К.К.)[13].

Коммунист, сравнивая себя с «пролетариями вообще», указывает на свое тождество с пролетарием (вообще) посредством неотличения себя от других пролетариев, но только для того, чтобы отличить пролетария (другого, а не вообще) от себя. То есть он парадоксальным образом указывает на различие, которое ему самому как будто не принадлежит, сохраняя форму тождества: возможно, другие пролетарии и отличают себя от коммунистов, но коммунист себя от пролетария (вообще) отличить не позволяет. Таким образом становится возможна руководящая роль партии, несущей в себе идею пролетария вообще и коммунистическую идею, что, подобно молнии, должна ударить в почву недостаточно развитого классового сознания угнетенных[14].

Несколько иная позиция по отношению к жертве складывается сегодня. Жак Рансьер пишет о том, что в конце ХХ века произошел этический поворот, который окончательно поставил производство социального в зависимость от «абсолютного права жертвы»[15]. Этический поворот связан со стиранием ряда различий между правом и фактом, который «дает повод абсолютно новой драматургии бесконечного зла, бесконечного правосудия и бесконечного возмещения»[16], а также со стиранием различий между консенсусом и бесконечным правосудием в политике, между политикой и правом в этике. Данный поворот полагает в качестве горизонта пассивную и невинную страдающую жертву, само существование которой позволяет ввести чрезвычайное положение или осуществить военное вмешательство. Такой этический поворот приходит скорее не из области этики, а из области права и имеет отношение к проблеме прав человека и представлениям о так называемой «голой жизни».

В жесткой дискуссии с подобной этической программой выстраивает свою этику Ален Бадью. И здесь мы встречаем попытку позднего марксизма отреагировать на происходящую виктимизацию социального, политического и интеллектуального поля:

 

«Вместо того, чтобы сводить к жалости по отношению к жертвам, превратим его [смысл этики] в непреходящий девиз единичных процессов. Вместо того, чтобы усматривать в этике лишь охранительную благонамеренность, свяжем ее с судьбой ряда истин»[17].

Такая борьба против господства жертвы тем более остра, что на кону стоит судьба самой философии, парализованной сознанием вины, зачарованной образом жертвы:

 

«Перед лицом возбужденного против нас эпохой дела, за чтением материалов судебного процесса, важнейшие среди которых Колыма и Освенцим, наши философы, взвалив на свои плечи сей век (а в конечном счете – и череду веков со времен самого Платона), решили признать себя виновными. Ни многажды допрашивавшиеся ученые, ни военные, ни даже политики не сочли, что бойни нашего времени всерьез и надолго повлияли на их гильдии. Социологи, историки, психологи – все процветают в невинности. Одни только философы глубоко усвоили, что мысль, их мысль, столкнулась с историческими и политическими преступлениями нашего века – и всех веков, его породивших, – сразу и как с препятствием для какого бы то ни было продолжения, и как с трибуналом, под который идет за интеллектуальные – коллективные и исторические – должностные преступления»[18].

Это сочетание моральной и юридической вины, ситуации чрезвычайного положения, террора соотносится с понятием жертвы. Но до сих пор речь не шла о том, что именно скрывается за этим понятием. Ведь смыслу жертвы, понятой как объект угнетения, предшествует иной смысл: жертва архаическая, включенная в цикл жертвоприношения, не становящаяся предметом заботы и защиты со стороны всех возможных социальных институтов, но, напротив, сама представляющая некий институт (согласно Рене Жирару – преимущественный[19]).

Два смысла жертвы

То, что в русском языке носит одно имя «жертва», в иных языках зачастую представлено двумя словами, принимающими на себя два указанных смысла. Например, в современном английском это слова: sacrifice (элемент жертвоприношения) и victim (чаще употребляется в значении «потерпевший»). Но, согласно этимологии, victim имеет тот же исток, что и sacrifice. Оно произошло от латинского слова victima, означающего «человека или животное, убитых в качестве жертвы»[20]. Еще в конце XV века словари фиксируют именно этот смысл: «живое существо, убитое или предлагаемое в качестве жертвы божеству или сверхъестественной силе». Но уже в 1650-х годах мы встречаем иное значение: «человек, раненный, пытаемый или убитый другим». В 1718 году экспрессивность термина еще больше спадает, жертва исчезает и появляется угнетенный(!): «человек, угнетаемый[21] некой силой или ситуацией». И немногим более полувека пройдет до того, как слово окончательно выцветет, сохранив лишь слабый намек на свое происхождение: «человек, которого использовали в чьих-то интересах». Надо сказать, что и слово sacrifice к началу XVIII века утратит исключительный смысл жертвоприношения, приобретя значение «уступать, сдаваться, понести потерю»[22].

Дает ли нам что-то этот этимологический экскурс? Забыла ли жертва в своих страданиях свой исток? По крайней мере можно сказать, что она испытывает по отношению к нему определенную идиосинкразию, и эта аберрация имеет место в случае жертв концентрационных лагерей Освенцима. Ставшее именем события, слово «холокост» приняло смысл «жертв Холокоста». Но оно, как указывает Агамбен в «Homo sacer. Что остается после Освенцима», обозначая жертвоприношение, имеет внутренне противоречивый исток. По этой причине сам Агамбен не допускает для себя возможности его употреблять и заключает, что «тот, кто продолжает им пользоваться, демонстрирует свое невежество или бесчувственность (или то и другое вместе)»[23]. Holocaustos – греческое слово, латинский вариант которого, holocaustum (жертва всесожжения), использовался в Вульгате для перевода слова olah из Ветхого Завета. Olah – отправление приношения Богу. Слово стало для отцов церкви именем иудейских жертвоприношений, служивших предметом осуждения и вместе с тем метафорой страдания и жертвы христианских мучеников, вплоть до отсылки к Христу. В итоге оно приобрело значение «высшей жертвы в форме полного самопожертвования ради священных, высших мотивов»[24]. Более того, Агамбен фиксирует также употребление этого слова в качестве обозначения массового убийства евреев уже в XII веке, когда лондонцы устроили резню, как гласит средневековая хроника, «принося евреев в жертву отцу их дьяволу»[25]. Здесь чередуются сразу четыре смысла жертвы: иудейская жертва как приношение Богу, высшая жертва мученика, средневековый кровавый еврейский погром и современное истребление евреев в газовых камерах. Эти смыслы жертвы не уживаются вместе, они издевательски пародируют друг друга. Однако неловкость от подобного непристойного зрелища Агамбен не пытается объяснить, он отстраняется от него, занимая чисто этическую позицию.

Впрочем, возведение современных форм социальности к формам архаического жертвоприношения и отправления культа далеко не ново. Жертвоприношение давно занимает свое место в соответствующих разделах антропологии и социальной аналитики. Можно выделить два типа теорий, связывающих жертву архаического жертвоприношения и жертву-потерпевшего: теории, ставящие в центр рассмотрения проблему насилия, и теории, выстраивающиеся вокруг понятия обмена. По существу они относятся к описанию одних и тех же феноменов, но если проблематика обмена выстраивается на трех базовых элементах – жертвующий, жертва и получатель жертвы, которые могут дополняться четвертым элементом – ответным даром получателя жертвы, то теории насилия сводят ситуацию к двум составляющим: жертве и палачу.

Примером первого типа теорий могут служить антропологические концепции Марселя Мосса или Эдуарда Бернетта Тайлора. Так, для Мосса жертва – это посредник «между жертвователем, или объектом, на который должно обратиться полезное действие приношения, и божеством, которому обычно адресуется жертва»[26]. Впрочем, сам ритуал жертвоприношения Мосс не сводит к чистому феномену дарения. В работе «Очерк о природе и функции жертвоприношения» он буквально оспаривает теорию Тайлора о жертвоприношении как даре, приносимом богам[27]. Вообще жертвоприношение представляет собой, как кажется, более специальную область, нежели дар, – область сакрального, но тем не менее оно имеет два аспекта: «это сделка и это долг»[28], которые заключают в себе также оба момента дара – бескорыстие и выгоду. Данный ракурс рассмотрения истории понятия жертвы предполагает анализ трансформации экономики дара. Исследования Мосса в области дара и обмена, а также в их преломлении у Жоржа Батая и Жана Бодрийяра дают возможность по-новому поставить вопрос о жертве. Бодрийяровская теория обмена противостоит Марксовой теории труда, включая ее на символическом уровне во второй порядок симулякров. Жертвоприношение мыслится здесь в противоположность экономике, бесконечно откладывающей смерть в труде (что предстает у Маркса как одна из форм угнетения). Жертвоприношение как мгновенное истребление ценности исключено из современного мира, но возвращается в него в качестве катастрофы. Изменение значения слова жертвовать (to sacrifice) от жертвенного приношения божеству – то есть дара и активного жеста – скатывается в пассивный смысл потери, утратив сам контекст, в котором жертва отмечает избыток, а не нехватку.

В отношении второго ракурса рассмотрения жертвы – как того, по отношению к кому совершается насилие, будь то victim или victima, – можно указать на две полярные фигуры: Фридриха Ницше и Рене Жирара. Теории жертвы, предлагаемые ими, представляют в этом контексте интерес как не принадлежащие этическому дискурсу жертвы, но позволяющие при этом проследить ее генеалогию, ставящие вопрос об условиях возможности того контекста жертвы, который мы встречаем сегодня в соотнесении с архаическим контекстом.

Жирар придерживается миметической теории насилия и заместительной жертвы. Человеку, согласно его тезису, свойственно соперничество и подражание. Подражание касается всех сфер жизни, но наибольшую угрозу для сообщества представляет миметическое насилие, основанное на соперничестве. Жизнеспособность общества определяется тем, что оно оказывается способно найти заместительную жертву и канализировать насилие, направив агрессию на нее. Так миметическое насилие, разделявшее сообщество и способное его уничтожить, начинает работать на его сплочение. Подобные истории о коллективном убийстве, по Жирару, мы можем вычитать в мифах, которые зачастую повествуют о том, как сообщество избавилось от страшного преступника, представляющего для него, сообщества, смертельную опасность[29]. Жирар предлагает совершить инверсию, говоря о том, что преступник и жертва здесь перепутаны местами. На самом деле мнимый нарушитель спокойствия сообщества – это невинная жертва[30]. Принципиальные изменения происходят тогда, когда на место языческих религий, создающих миф, приходит христианство, устанавливающее новый тип рассказов – рассказы о мучениках. События, описываемые в них, говорит Жирар, того же типа, что и в мифах, но интерпретация их прямо противоположна, поскольку теперь история повествуется от лица той невинной жертвы, которая попадает в поле направленного на нее миметического насилия, а предметом обвинения становится толпа.

«И если мифы способствуют миметическому заражению насилием, направленному против того, кто объявляется преступником, то библейские интерпретаторы сопротивляются этому заражению и реабилитируют жертву, которая на самом деле невинна. Библейское сопротивление миметическому заражению позволяет увидеть уловку архаических религий, дух толпы, который преобладает в них. Эта уникальная способность демистифицировать единодушное насилие применима не только к определенным жертвам, фигурирующим в этих текстах – Иосифу, Иову, страдающему рабу или Иисусу, – но и потенциально ко всем подобным жертвам коллективной травли»[31].

Вывод Жирара связывает гуманизацию общества с библейским отказом от насилия, демонстрирующим при этом свою амбивалентность: поскольку насилие по отношению к жертве в прежних моделях было заместительным, то отказ от него, общая гуманизация ставят сообщество перед большей угрозой. «Наш мир одновременно спасает больше жертв, чем любой мир до него, создавая при этом больше жертв, чем любой мир до него»[32].

Не затрагивая многих проблем, открывающихся данной теорией, не ставя здесь под вопрос первичность агрессии в животном подражательном поведении, обратим внимание на логику, в которую здесь вписана жертва. По сути сама жертва оказывается из конфликта исключена, она всегда одна и та же – невинная, пассивная, оказавшаяся во внешних по отношению к ней обстоятельствах. Невинное и пассивное положение современной жертвы не есть таким образом нечто новое по сравнению с архаикой, эта фигура представляет некое естественное положение дел. Меняется контекст, в котором существует жертва, но она ему по сути не принадлежит. Презумпция изначального насилия и концепция заместительной жертвы выглядят провокационно, но в итоге Жирар натурализует этот ход и оставляет лишь этику невинной жертвы, несмотря на свое изначальное заявление о том, что первична не агрессия, распределяющая всех на агрессоров и невинных жертв, но соперничество.

В этом смысле Ницше является куда более тонким автором, выигрывающим, возможно, именно там, где Жирар видит его провал[33]. Ницше осуществляет критику самого этического дискурса, в котором образуется место для фигуры подобной невинной жертвы. Он рассуждает здесь не как антрополог, а как филолог, физиолог и метафизик. Его анализ современной жертвенности перекликается с теми выводами, которые упоминались в связи с психоанализом и марксизмом. Цель Ницше состоит вовсе не в том, чтобы отрицать гуманистические ценности, которые, как замечает Жирар (и Ницше с ним согласился бы), являются ценностями христианскими, а в том, чтобы ответить на вопрос о ценности самих ценностей. Его теория рессентимента позволяет проанализировать саму структуру вины, в основе которой лежит представление о фигуре невинной жертвы насилия. «Восстание рабов в морали», с которого, по Ницше, начинается рессентимент, есть по сути первый шаг на пути к формированию дискурса жертвы-потерпевшего. Потом придет право, определяющее вину, а также власть нечистой совести. Само представление о невинности в этих условиях ставится в зависимость от соотнесенности с жертвенностью, актуальной или потенциальной, цель же критики и переоценки состоит в том, чтобы невинность вновь обрести – но уже по ту сторону жертвы.

Для выхода из круга понятий, которые обуславливают механизмы вины и нечистой совести, Ницше избирает путь генеалогии и приходит к такому пониманию насилия, которое еще свободно от понятия вины и жертвы как потерпевшего, и за всем этим обнаруживается иная жертва.

«Никогда не обходилось без крови, пыток, жертв, когда человек считал необходимым сотворить себе память; наиболее зловещие жертвы и залоги (сюда относятся жертвоприношения первенцев), омерзительные увечья (например, кастрации), жесточайшие ритуальные формы всех религиозных культов (а все религии в глубочайшей своей подоплеке суть системы жестокостей) – все это берет начало в том инстинкте, который разгадал в боли могущественнейшее подспорье мнемоники. В известном смысле сюда относится вся аскетика»[34].

Сообщество, согласно Ницше (как и по Жирару), строится на эксцессе, на насилии, но это насилие не устраняется после расправы над жертвой, оно живет в самом теле сообщества. Насилие творит нечто с самой природой жертвы. И это оказывается также связано с правом и обменом.

Описывая зарождение памяти, воли, права, Ницше пытается ухватить тот момент, когда они еще не встали на защиту способности реагировать и целесообразности, устранив активный смысл воли к власти. Все это – память, воля, право – еще не приводит к вине. Право в этом смысле может быть невинным: Ницше пытается описать тот момент, когда право и бесправие еще не означают чего-то иного, кроме самого закона, чего-то большего, чем эффекты закона. Вина здесь еще не производится, есть только разные виды и степени активности. Этот мотив, как будет показано далее, отчасти перекликается с беньяминовским пониманием насилия.

Таким образом, феномен жертвы как потерпевшего предполагает свою производность не только от контекста современного сообщества, но представляет собой также след трансформаций этого сообщества. Вопрос же о том, какое именно толкование жертвы исходно – жертва как элемент обмена или жертва как объект насилия – составил бы проблематику отдельной дискуссии, которой мы в данном случае касаться не будем.

«Традиция угнетенных»

Вернемся к марксистской теории, которая, как кажется, играет одну из ключевых ролей в концептуализации жертвы как угнетенного, и попробуем ответить на ряд возникавших по ходу нашего рассмотрения вопросов. Переходит ли фигура жертвы полностью в фигуру угнетенного? Можно ли в рамках марксизма все еще пытаться развязать эти узлы, сплетающиеся вокруг понятия жертвы? Представляется, что у Вальтера Беньямина мы можем найти оригинальный ответ на этот вопрос. Обращение к Беньямину здесь не случайно: для него представление об угнетенном оказывается в центре его концепции истории и понимания исторического материализма.

Знаменитая «традиция угнетенных» Беньямина появляется в тезисах «О понятии истории» и бросает отблеск на все его творчество в целом, в том числе на более ранние работы: «К критике насилия», «Кафка», «Судьба и характер», «Капитализм как религия». И тогда не только «порабощенные предки» и пролетарии, но и такие персонажи, как Кафка, начинают выступать и прочитываться как угнетенные par excellence, а критика права, призванная покончить с демоническим механизмом вины, также оказывается связана с движением освобождения угнетенных. Наконец, мотив обоснования возможности чистого революционного (божественного) насилия плотно вписывается в представление о традиции угнетенных; угнетенный же при этом прочитывается как жертва. Но, возможно, с этим выводом не стоит торопиться.

В работе «О понятии истории» Беньямин апеллирует к «традиции угнетенных» и резко критикует социал-демократическую позицию. Именно социал-демократы, встроившиеся в существующую систему власти, поддавшиеся конформистскому соблазну, с точки зрения Беньямина, не устояли перед опасностью, которая «заключается в одном и том же: в готовности стать инструментом господствующего класса»[35]. Но вопрос состоит в том, почему они этой опасности поддались? Ответ скорее всего заключается в том, что они не смогли удержать в поле своего внимания фигуру угнетенного.

Уже Готская программа не свободна от следов этого недоразумения. Она определяет труд как «источник всякого богатства и всякой культуры». Предчувствуя недоброе, Маркс возразил, что человек, не располагающий никакой собственностью, кроме своей рабочей силы, «принужден быть рабом других людей, сделавшихся… собственниками». Несмотря на это, путаница нарастает, и вскоре Йозеф Дицген провозглашает: «Труд – это Спаситель Нового времени»[36].

Как показывает Беньямин, Маркс апеллировал к фигуре угнетенного рабочего, но это не явилось достаточным аргументом. Ведь если угнетение располагается в плоскости современности, то преодолеть его можно посредством прогрессивного движения вперед, за счет труда, за счет улучшения своего положения в рамках существующей системы. Но, если ликвидация угнетения мыслится как то, что расположено в будущем, которое наступит само собой, которое и так наступает беспрерывно, борьба вырождается в следование течению истории с ложной надеждой на прогресс.

Разрыв, представленный в марксистской теории фигурой угнетенного рабочего, которому нечего терять, в имманентно переструктурирующемся пространстве общественного устройства оказывается не снят, но не замечен. Каким должен быть угнетенный, чтобы его невозможно было присвоить посредством прогресса? Возможно, в том числе ответом на этот вопрос задана мысль Беньямина о порабощенных предках:

«[Социал-демократия сделала ложный шаг, когда довольствовалась] тем, что предложила рабочему классу роль избавителя грядущих поколений. Тем самым она подрезала его становую жилу. В этой школе класс отучился и от ненависти, и от готовности к жертвам. Потому что и то и другое питается образом порабощенных предков, а не идеалом освобожденных внуков»[37].

Угнетенный, которого нельзя присвоить или подчинить прогрессу, располагается в историческом прошлом – это угнетенный предок, поэтому для Беньямина так важно оказывается обозначить, каким образом это историческое прошлое связано с настоящим и как возможно его познание. Прошлое не есть объективная или равнодоступная для всех данность, его истина открывается угнетенному «в момент опасности». Это возможно за счет «конструирования» истории негомогенным образом. История в этом смысле не есть каузальная связь событий, она есть предмет чтения знаков, знаков «мессианского застывания хода событий, иначе говоря: революционного шанса в борьбе за угнетенное прошлое»[38]. И, когда искомый знак обнаружен, сегодняшний угнетенный диалектически делает «тигриный прыжок» в прошлое, совершая революцию.

Угнетенные для Беньямина есть таким образом не просто эффект существующей экономической системы. Полагание фигуры угнетенного дает возможность почувствовать опасность и включиться в ситуацию «актуального настоящего». Эта актуальность, надо сказать, ничем не гарантирована, ни в чем не выражается, кроме собственной «застылости», но важно, что она не конструируется извне. Социальный институт чтения знаков прошлого и будущего – это гадалки, указывающие на «судьбоносный момент». Но конструирование судьбоносного момента для угнетенного неприемлемо, он работает не с моментом, а со всем временем как моментом («в нем каждая секунда была маленькой калиткой, в которую мог войти Мессия»). И задача состоит в следующем:

 

«[Необходимо] вырвать определенную эпоху из гомогенного движения истории; точно так же он вырывает определенную биографию из эпохи, определенное произведение из творческого пути. Результат такого приема заключается в том, что удается сохранить и сублимировать в одном этом произведении всю творческую биографию, в одной этой творческой биографии – эпоху, а в одной эпохе – весь ход истории»[39].

В этом смысле понятие угнетенного освободительно. Но, как нам представляется, этим воззрениям об угнетенном предшествовала стадия творчества Беньямина, отмеченная мыслью о жертве. Многие теоретические ходы заложены уже в ней. Достаточно вспомнить две ранние работы Беньямина, «Судьба и характер» и «К критике насилия», написанные соответственно в 1919-м и 1920 годах. Они объединены особым методом работы с понятиями и содержательными перекличками, которые образуют особо организованную понятийную текстуру, где-то близкую ницшевской, устроенную таким образом, что она позволяет переходить от одного понятия к другому в перспективе освобождения.

«Судьба и характер» является характерным для Беньямина произведением в плане используемого в нем приема разделения и обособления рядов понятий. Так понятия «судьба» и «характер» сначала разделяются, поскольку оспариваются их каузальные отношения, затем судьба изымается из контекста религии, а характер – из контекста этики, чтобы образовать самостоятельные последовательности, снятие детерминистского характера которых служит моментом завершения анализа. Сходным образом в произведении «К критике насилия» Беньямин изолирует ряды понятий «цели» и «средства» в отношении насилия, что позволяет перейти на уровень правоустанавливающего мифического насилия, а затем отличить его от искупительного божественного.

Но каким образом проводятся эти различия, исходя из перспективы какого опыта они обретают свой смысл? Беньямин не говорит об этом напрямую, но мы можем выдвинуть предположение. Обратимся сперва к работе «К критике насилия». Нас интересует не столько содержание работы и логические переходы, которые в ней осуществляет Беньямин, но скорее игра тех перспектив, что стоит за ними и выводит на сцену фигуру жертвы. Рассуждая о насилии с точки зрения его справедливости или законности, в первом такте своего рассмотрения Беньямин описывает проблему, как она представлена в правовом дискурсе. И, вставая на эту позицию, мы явно находимся в положении того, кто насилие осуществляет или судит, то есть в положении наделенных властью судить. Однако Беньямин, отметая способ рассмотрения насилия посредством оптики, которую задает естественное или позитивное право, отстраняется от позиции властвующего. Далее в рассмотрении насилия правоустанавливающего мы перемещаемся на территорию жертвы, обнаруживая себя в роли подчиняющихся не только правовым установлениям, производящим вину, но также судьбе и возмездию.

В этом смысле жертва мифического бога, всегда страдающая и всегда виновная, – преимущественное место, из которого говорит здесь Беньямин. Но и эта позиция поддается освобождающей критике. Божественное насилие может искупить и восстановить справедливость. Нельзя отделить мифическое насилие от божественного с точки зрения того, кто осуществляет насилие, или с внешней и посторонней исследовательской точки зрения. Различие принадлежит другому уровню; подсказкой служит фраза о том, что мифическое насилие требует жертв, а божественное – их принимает. Беньямин настаивает на том, что «с уверенностью можно говорить только о мифическом насилии, а не о божественном»[40], но это можно интерпретировать как проблему перспективы: извне провести различие между жертвами мифического насилия и насилия божественного невозможно, можно только провести это различие со стороны самой жертвы.

Редукция к «самой жертве» по ту сторону ее вины может быть двоякой. Когда она производится с точки зрения права, то жертва замещается тем, что Беньямин называет «голой жизнью»: будучи лишена прав и вины, она как будто лишается качеств, но это и есть самое большое закабаление. Право, встающее на защиту жертвы как претерпевающей страдание и трактующее ее как голую жизнь, в конечном счете вплетает выпавшие ей невзгоды и несчастья в мифологический круг насилия, на втором шаге производя и приписывая ей те самые права и вину. Беньямин, говоря о божественном насилии, пытается указать возможность выхода на тропу, уклоняющуюся от этой торной дороги, где, возможно, те самые невзгоды и несчастья будут встречены не как знак вины, но как жертва, приносимая богам[41], или доля. И это в силах самой жертвы, преодолевающей свою пассивность через включение в чистое насилие как божественное и искупляющее[42].

В статье «Судьба и характер» Беньямин касается близких мотивов, ища возможность устранить навязанную правовым порядком истолкования порочную связь вины и судьбы. Именно здесь мы встречаем все эти диссоциации означающих цепочек, манипулирование с понятиями, то сплетающимися в неразрешимый клубок тождеств и внутренних различий, то распадающимися на отдельные смыслы (жертва – сакральная, виновная, возвышенная и низкая, комедия и трагедия; травестию означающих, отпугнувшую Агамбена в вопросе о слове «холокост», Беньямин пытается использовать в «освободительных целях»). Все это имеет свое основание, если мы исходим из ситуации жертвы, то есть того, кто наделен долей, несчастьем, приравненными к ситуации вины (ни в мифе, ни в праве, замечает Беньямин, нет связи счастья с невинностью, нет самого контекста справедливости).

Но освобождение жертвы здесь не происходит абсолютным образом. Беньямин очерчивает границы новой связи трагедийной судьбы и комедийного характера, где судьба светит отраженным светом освобожденного от оценки характера, который уподобляется Беньямином светильнику, «в лучах которого становится видна свобода его [характера] действий»[43]. И все же то, что относится к «судьбоносным мгновениям», о которых говорят гадалки и «пишут плохие романы», Беньямин здесь отрицает.

Таким образом, осмысление такого мгновения – и калитки, через которую в любой момент может прийти Мессия, – есть допущение полного освобождения, что для Беньямина связано с переходом от фигуры жертвы к фигуре угнетенного, не смешиваемой с фигурой пострадавшего. По отношению к современной этической и правовой ситуации, в которой ставится вопрос о праве абсолютной жертвы, требующей включения себя в правовой порядок, но взамен провоцирующей усугубление собственных несчастий, герметичные беньяминовские ходы оказываются на удивление своевременны.

[1] Исследование выполнено при поддержке гранта Российского научного фонда (проект №14-18-00192).

[2] О проблематике зон культурного отчуждения см.: Троицкий С.А. Проблема терминологической точности при изучении зон культурного отчуждения // Новое литературное обозрение. 2015. № 3(133). С. 66–75.

[3] «Традиция угнетенных» – термин Вальтера Беньямина, широко используемый в левой политической и эстетической мысли, но в данном случае это выражение задействуется в более широком значении.

[4] Бадью А. Этика. СПб.: Machina, 2006. С. 25.

[5] Маркс К., Фридрих Э. Манифест коммунистической партии // Они же. Собрание сочинений. Т. 4. М., 1955. С. 424.

[6] Этот термин используется в том числе в психоанализе, когда речь идет о сознательном подавлении.

[7] Они же. Манифест коммунистической партии. С. 431.

[8] Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений. Т. 42. М., 1974. С. 138.

[9] См.: Пазолини П.П. Шпана. М.: Глагол, 2006; Он же. Почти завещание. Три текста 1975 года. М.: Свободное марксистское издательство, 2007; Он же. «Компартия – молодежи!» Стихотворение 1968 года и дискуссия о нем. М.: Свободное марксистское издательство, 2008.

[10] Маркузе Г. Одномерный человек. М.: АСТ, 2009.

[11] Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999. С. 214–215. Идею того, что конститутивный момент субъективности составляет необходимость принесения в жертву самой жертвы, Жижек развивает в ряде своих работ: Zizek S. The Indivisible Remainder. London; New York, 1996. P. 115–128; Idem. Less than Nothing. London; Brooklyn, NY, 2012; Жижек С. Щекотливый субъект: отсутствующий центр политической онтологии. М., 2014. С. 426–429.

[12] Маркс К., Фридрих Э. Манифест коммунистической партии. С. 437.

[14] В эсхатологических идеях, характерных для ранней советской истории, в синтезе пролетариата и интеллигенции, как показывает Игол Халфин, особую роль играет идея жертвы. Будучи неотъемлемой характеристикой пролетариата, то есть субъекта, претерпевающего абсолютное страдание, жертвенность также несет в себе смысл не просто угнетенности, но и «жертвенного агнца», с радостью принимающего свою участь. См.: Halfin I. From Darkness to Light. Class, Consciousness, and Salvation in Revolutionary Russia. Pittsburg, 2000. P. 103–104.

[15] Рансьер Ж. Этический поворот в эстетике и политике // Критическая масса. 2005. № 2.

[17] Бадью А. Этика. С. 16.

[18] Он же. Манифест философии. СПб.: Machina, 2003. С. 10.

[19] Рене Жирар пишет о жертвоприношении как институте и демонстрирует, что этот институт являлся формообразующим для архаического сообщества, а его трансформация определила черты современного социального устройства (см., например: Жирар Р. Насилие и священное. М., 2000).

[20] Здесь и далее приводятся данные словарной статьи: www.etymonline.com/index.php?term=victim.

[21] В английском этимологическом словаре используется слово oppressed – то же, что в английском варианте «Манифеста коммунистической партии», когда речь идет об угнетенном.

[22] См.: www.etymonline.com/index.php?term=sacrifice.

[23] Агамбен Дж. Homo sacer. Что остается после Освенцима. М., 2012. С. 31.

[26] Мосс М. Очерк о природе и функции жертвоприношения // Он же. Социальные функции священного. СПб., 2000. С. 17.

[27] Там же. С. 9–10.

[28] Там же. С. 102.

[29] См.: Жирар Р. Насилие и священное; Он же. Козел отпущения. СПб., 2010.

[30] Он же. Насилие и религия: причина или следствие? // Логос. 2008. № 4. С. 132.

[31] Там же. С. 135.

[32] Там же. С. 137.

[33] «Единственным философом, осознавшим, что такой выбор в пользу мифологии был по сути равнозначен поддержке преследователей, был Фридрих Ницше. Но, вместо того, чтобы встать на защиту жертв, он предпочел поддержать неправедное насилие; во всяком случае работы, вышедшие из-под его пера, вдохновили худшие злодеяния XX столетия» (Там же. С. 136).

[34] Ницше Ф. Генеалогия морали // Он же. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 2. С. 442.

[35] Беньямин В. О понятии истории // Он же. Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. М., 2012. С. 240.

[36] Там же. С. 243–244.

[37] Там же. С. 245.

[38] Там же. С. 248.

[39] Там же. С. 248.

[40] Он же. К критике насилия // Он же. Учение о подобии… С. 95.

[41] В этом контексте можно прочитать знаменитый тезис Беньямина: мифическое насилие требует жертв, божественное – их принимает (Там же. С. 91).

[42] Данная интерпретация, осуществляющая толкование текста исходя из анализа перспективы, в которой ведется рассуждение, отчасти пересекается с интерпретацией Ариеллы Азулай (Azoulai A. The Tradition of the Oppressed // Qui Parle. 2007. Vol. 16. № 2. P. 73–96).

[43] Беньямин В. Судьба и характер // Он же. Учение о подобии… С. 60.

Курс Теория Жертвы. Вячеслав Губанов

О курсе «Теория Жертвы»

Вячеслав Губанов известен как лайф-коуч и тренер в области биоэнергоинформации. В новом курсе «Теория жертвы» он объясняет, как выйти из-под чужого влияния и научиться самостоятельно строить собственную жизнь, полную довольства и положительных эмоций.

В отличие от других психологических практик, труды Губанова объединяют психотехнологии с философией, астрологией и биоэнергетикой. В результате ученик развивается комплексно, стремительно и качественно улучшает свою жизнь по значимым аспектам.

Чем поможет курс

«Теория жертвы»

Видеокурс состоит из 6 частей. Они помогают не только разобраться в себе, но и помочь другим. Автор делится личными наработками, которые помогли ему самому, а также рассматривает реальные исторические события и персоналии для разностороннего понимания проблемы.

По завершении 6 видео-лекций слушатель научится:

• распознавать тех, кто оказывает нежелательное воздействие;
• защищаться энергетически;
• эффективно взаимодействовать с другими без ущерба для себя;
• получать от жизни максимум в карьере, на личном фронте, в творчестве;
• гармонизировать тело, дух и душевное начало;
• не привязываться к результатам своего труда и не зависеть от них;
• восстанавливать энергетический потенциал при упадке сил;
• жертвовать с минимальными потерями, если это необходимо;
• строить здоровые отношения с близкими и т. д.

После прохождения курса ученик открывает для себя смысл жизни, перестает растрачиваться по пустякам и обретает душевное счастье. Остановка неконтролируемых жертв обществу позволяет почувствовать полноту жизни и устранить многие физические и психологические проблемы.

Для кого предназначен курс

«Теория жертвы»

Аудитория Вячеслава Губанова обширна. Его курс поможет тем, кто не удовлетворен жизнью, а именно:

• людям, ощущающим постоянное давление со стороны;
• мужчинам и женщинам, не способным построить крепкую семью;
• жертвам депрессии, апатии, самобичевания и прочих негативных состояний;
• финансовым неудачникам;
• лицам, у которых не получается развиваться творчески и др.

Труды Губанова особенно полезны в кризисные периоды, когда происходит переоценка ценностей, утрачиваются смысл жизни и мотивация.

Теперь стать учеником выдающегося лайф-коуча проще, ведь на его видеокурс действует скидка. Время проведения акции ограничено. Заказывайте видеокурс прямо сейчас и начинайте строить новую, более эффективную и полноценную жизнь!

Академия | Позиция автора и жертвы

Вашему вниманию отрывок из замечательной книги «Заткнись и делай». Кто такие жертвы? Как часто я одеваю эту футболку? Как ее сменить и стать автором своей жизни? На эти действительно очень важные для нашей жизни вопросы очень доходчиво объясняет автор Пол Макги.

Вот два вопроса, которые я всегда задаю на лекциях и семинарах. Первый: «Водите ли вы машину?» Второй: «Одевались ли вы этим утром?» Если на оба вопроса вы ответили утвердительно, то должны принять такой факт: большинство вещей в жизни мы делаем, всерьез о них не задумываясь.

Долго ли вы размышляли сегодня утром над тем, что надеть? Рассматривали все плюсы и минусы обуви? Если нет, то у вас, похоже, «синдром автопилота».

Нам тоже в каком-то смысле предстоит путешествие. Только я прошу вас очень внимательно следить за тем, где вы и как сюда попали. Чтобы сделать первый шаг на пути S.U.M.O., надо убедиться, что вы нажали на паузу, выключили автопилот и теперь честно оцениваете свою жизнь. Для этого предлагаю вам ответить на три вопроса.

• Кто оказал наибольшее влияние на вашу жизнь?
• Кто в ответе за то, что вы оказались в такой жизненной ситуации?
• К чьим советам вы больше всего прислушиваетесь?

Поделюсь своими ответами (хотя должен признать, что не всегда отвечал так же).   

• Кто оказал наибольшее влияние на вашу жизнь? Я.
• Кто в ответе за то, что вы оказались в такой жизненной ситуации? Я.
• К чьим советам вы больше всего прислушиваетесь? К своим.

Совпадают ли наши ответы? Да, многие люди повлияли на мою жизнь, помогли мне, и я им за это благодарен. Я много раз прислушивался к чужим советам; но в конечном счете единственный, кто определяет вашу жизнь, — это вы.

Если хотите знать, кто несет ответственность за вашу жизнь, посмотрите в зеркало.

В этом вся проблема. Наше общество и культура не всегда поощряют такую точку зрения.

Давайте будем честны с собой. Можете ли вы спокойно встать и признаться: «Я беру на себя полную ответственность за свою жизнь»? Давайте разберемся, почему многим людям сложно это произнести, а иные и вовсе с пеной у рта будут доказывать обратное. Я называю это кризисом ОКД.

Великий ОКД-кризис
 

Я встречал людей, уверенных, что их жизненные обстоятельства никак не связаны: 

• с их прошлыми решениями;
• с их поступками;
• с их позицией.

За остальное они согласны нести ответственность.

Когда в жизни что-то складывается не так, как хочется, они разыгрывают карту ОКД — Обвини Кого-нибудь Другого. «Что же я мог сделать? — спрашивают они. — Это не моя вина. Виноват кто-то другой».

Они не просто достают карту ОКД, но и надевают особенную футболку.

Не понимаете? Сейчас объясню.

Представьте на минуту, что на вашей футболке написано, что вы чувствуете или как себя воспринимаете. У одних на футболках будет надпись «Я уверен в себе» или «У меня все отлично», а у других — «Мне не хватает веры в себя» или «Ненавижу людей» (мне доводилось встречать таких персонажей). Люди с картой ОКД носят футболки с надписью «Жертва». Они обычно думают:

• «Такова моя жизнь, я должен терпеть и улыбаться»;
• «Я не виноват»;
• «Жизнь несправедлива»;
• «Мне никогда не везло»;
• «Во всем виноваты родители / учителя / правители / пробки / руководители / дети»;
• «Я не могу повлиять на ситуацию»;
• «Я не талантлив»;
• «Я не уверен в себе»;
• «Я недостаточно хорош»

ЛИЧНАЯ ИСТОРИЯ

    Надевал ли я когда-нибудь футболку жертвы? Еще бы. Я не сдал экзамен по географии и винил во всем учителей, пока кто-то не заметил, что у некоторых учеников хорошие оценки.

    В начале карьеры я винил экономику в том, что не могу достичь успеха. Ситуация тогда была не совсем плохой, но мне легче было винить во всем внешние факторы, чем анализировать собственные действия и решения.

    Недавно мне не удалось стать главным спикером на огромной конференции по продажам. Я очень много времени и сил потратил на то, чтобы убедить организаторов в том, что именно я идеальная кандидатура для столь престижного мероприятия. Но в ответ я получил только «нет, спасибо». Эта новость огорчила меня до глубины души, еще сильнее я расстроился, когда узнал, кого выбрали вместо меня. Я ворчал про себя: «Это несправедливо… я гораздо лучший спикер». Только спустя несколько часов я осознал, что успел залезть в футболку жертвы.

Почему же мы надеваем футболку жертвы?

  Нам хочется это сделать по четырем причинам.

Первая причина

  Вам кажется, что нет другого выбора. «Все так сложилось, и я ничего не могу поделать» — это мантра людей, которые играют роль жертвы. Вы становитесь фаталистом и смиряетесь со своей печальной участью.

Вторая причина

  Низкая самооценка и недопонимание самого себя. Каждый из этих факторов искажает ваше видение ситуации. Ваша самооценка страдает из-за «жизненных катаклизмов». Мы все становимся уязвимыми после сильных потрясений, таких как развод, увольнение или серьезная болезнь. Все это может уничтожить вашу веру в себя, а от нее сильно зависит ваше мышление и самоощущение.

Третья причина

  Это превращается в привычку. Некоторые люди так часто надевали футболку жертвы, что теперь даже не замечают ее. В их гардеробе можно встретить эти футболки всех цветов и размеров: каждая на определенный случай.

Четвертая причина

На самом деле людям нравится ходить в этой футболке. Мои исследования показали, что футболка жертвы, бывает, приносит определенную выгоду: 

• вам сочувствуют и уделяют больше внимания;
• у вас повышается чувство собственной значимости;
• это хорошее оправдание тому, что вы не можете чего-то­ достичь (я бы смог добиться Х, если бы Y меня сильнее поддерживал)
• и наконец, самая распространенная причина, по которой люди надевают футболку жертвы: обвиняя других, вы снимаете с себя ответственность за вашу жизнь.

ЛИЧНАЯ ИСТОРИЯ

Когда у меня развился синдром хронической усталости, я отказался от руководящей должности и стал получать пособие по инвалидности. Жизнь казалась совсем несправедливой, и я носил футболку жертвы. Я приходил за пособием в тот же день, когда и пенсионеры за своими выплатами. Мне было двадцать четыре года. Разговоры о погоде и цене на консервированную фасоль стали неотъемлемой частью моей жизни и, прямо скажем, не делали меня счастливым. В итоге я решил, что пора выходить из этого общества обиженных судьбой и сфокусироваться на всем хорошем, что осталось в моей жизни. Я был поражен, когда понял, сколько в ней всего замечательного. К примеру, я осознал, насколько мне повезло с потрясающей женой и верными друзьями. Мы все еще жили в своем доме, и я начал ходить на литературные курсы. Мы даже ездили куда-нибудь на выходные благодаря чьей-то щедрости. 

Как сменить футболку

Для начала вы должны действительно на это решиться. Затем вам нужно выбрать новую футболку с другим посылом. Я предлагаю вам надпись S.U.M.O. Надевая такую футболку, вы решаете перестать быть жертвой и взять на себя ответственность. Если вы хотите, чтобы ваша жизнь складывалась иначе, вам нужно научиться делать другой выбор и предпринимать иные действия. Дальше вы узнаете, как это сделать, но прямо сейчас начните с того, что будете следить за своим языком. Очень важно избавиться от лексики жертвы и заменить ее фразами в духе S.U.M.O. Приведу несколько примеров. Вы можете предложить свой вариант к последней фразе.

 
По существу

Давайте я честно расскажу, что значит смена футболки. Для этого я отвечу на два самых распространенных вопроса, которые задают при обсуждении этой темы.

Снять футболку жертвы — значит взять на себя полную ответственность за все, что случилось, даже если в том нет моей вины? Нет. Снять футболку жертвы — значит взять на себя ответственность за вашу реакцию на событие. Вы не должны себя винить в случившемся, но вам надо ответственно подойти к своему будущему. Но как быть, если я уверен, что со мной действительно несправедливо обошлись? Вы предлагаете просто смириться? Нет, ни за что. Суть не в том, чтобы быть беспомощным. Вы можете быть «жертвой», но воспринимать себя как человека, который хочет жить дальше. В случае необходимости вы обязаны отстаивать свои интересы и делать все, что в ваших силах, чтобы не допустить неадекватных действий со стороны других лиц или организаций.

Ваша жизнь никогда не улучшится, если вы не избавитесь от этой футболки. Изменения случаются не тогда, когда благоприятно складываются обстоятельства. Они происходят только тогда, когда вы решаете сделать обстоятельства благоприятными.

 
Выключите автопилот и начните управлять своей жизнью.
    ВЫВОДЫ       Нет — синдрому автопилота, да — самоанализу.
      Нет — карте «Обвинить кого-нибудь другого», да — личной ответственности.
      Нет — упущенным возможностям, сожалениям и стагнации; да — реализации собственного потенциала, развитию своих талантов и личностному росту.
      Нет — позиции пассажира, да — роли управляющего собственной жизни.
      Нет — лексике жертвы, да — языку S.U.M.O.
      Нет — жалобам о лучшей жизни, да — созданию лучшей жизни.Книга любезно предоставлена HR-Академикам издательством Манн, Иванов, Фербер

Что такое треугольник Карпмана

В 1968 году психолог и доктор медицинских наук Стивен Карпман описал модель человеческих отношений, которая взорвала психологию, психотерапию, а также медиакультуру, и этот взрыв продолжает резонировать до сих пор. Модель называлась «Драматический треугольник», также известная как «треугольник Карпмана» и к ней обращаются каждый раз, когда рассказывают о токсичных отношениях. Мы перечитали книгу Стивена Карпмана «Жизнь, свободная от игр» и рассказываем, как анализировать эту модель и почему она не только про романтические отношения.

Вершины и грани

«Треугольник Карпмана» — модель ролевой игры, в которой задействованы три персонажа: Спасатель, Преследователь, Жертва. Каждая роль имеет свой сценарий и свой набор характеристик, и вместе все три участника составляют единый деструктивный механизм, в котором их детские травмы, тревоги и психологические установки совпадают, как зубчатые колеса. Колесики крутятся, музыка играет, каждый участник выполняет свою роль.

Кто играет?

Жертва

Человек, который выбрал роль жертвы, профессионально умеет страдать и сбрасывать с себя ответственность. Его жизнь тяжела и неказиста, и он, как в песне группы ABBA, ждет, когда придет тот самый человек, который возьмет несчастного страдальца под крылышко, на одно плечо закинет проблемы, на другое — ответственность, и они вместе улетят в светлое будущее. Или не улетят, главное, чтобы ответственность с Жертвы была снята и не надо было что-то самому решать и менять.

Преследователь

Этот человек вступает в игру, чтобы доказать себе (и всему миру), что «добро должно быть с кулаками». Наносить добро и причинять радость Преследователь умеет только с помощью грубой силы, вербального насилия и под давлением внешних обстоятельств, которые заставляют его действовать жестоко. С точки зрения этого персонажа мир несправедлив, и только один Преследователь знает, как правильно, как должно, и что это жестокий мир сделал из него злодея, а на самом деле в основе его поступков лежит доброе начало (в момент этого осознания он и сам занимает позицию Жертвы). Преследователь может видеть себя как наставника, защитника справедливости, и на протяжении всей игры он будет указывать Жертве на ее беспомощность и слабость.

Спасатель

Человек, который выполняет эту роль, прикидывается альтруистом. Он оказывает помощь, не имея ни малейшего понятия о том, что реально нужно сделать. Спасатель ввязывается в противостояние Жертвы и Преследователя чтобы почувствовать себя важным, ощутить благодарность Жертвы или сделать ее зависимой от себя. Это тот славный парень, который включается в игру, чтобы показать всем, насколько он хороший, и чтоб ему все были должны. Если помочь не получится, он успокоит себя мыслью, что его просто не ценят.

Клод Стайнер, коллега Карпмана, описал этих героев следующим образом: «… Жертва в действительности не настолько беспомощна, как себя ощущает. Спасатель в действительности не столь помогает, сколько думает, а у Преследователя в действительности нет веских причин для недовольства и обвинений».

Главное правило игры — каждый сам за себя. Каждый участник играет свою партию по собственным правилам, и главная цель каждого — не дать остальным выиграть. Что произойдет, если это все-таки случится?

Как смотреть на жизнь со светлой стороны и успешно противостоять стрессу? Научитесь этому на курсе «Антихрупкость».

Порочный круг или «музыкальные стулья»?

Когда кто-то один завершает игру, механизм разваливается. Драматический Треугольник нужен участникам, чтобы не допустить близости и интимности — пишет Карпман — он откладывает решение важных вопросов, например, разрешения проблем Жертвы или реализацию Спасателя через какую-то другую деятельность. Все трое оказываются один на один со своими проблемами, и чтобы не утонуть в них — они заново запускают игру. Возможно, состав участников изменится, но роли будут те же.

Прежде чем демоны начнут рвать своих хозяев, игрокам, как в «музыкальных стульях», нужно заново занять места. Например, если выиграл Спасатель, и Жертва избавлена от мук Преследователя, Жертва сама становится агрессором и обрушивает свой гнев на освободителя с криками: «Я не просил (а) спасать меня так, ты все разрушил (а)!»

Многие люди, желающие избежать ответственности, любят эту игру в «Треугольник», но еще больше ее полюбили сценаристы. Треугольник Карпмана стал идеальной схемой для построения конфликтов и сюжетных поворотов для фильмов, комиксов и сериалов. Например, по этой модели строятся отношения Бэтмена и Джокера. Они по очереди выполняют роль Жертвы и Преследователя, Преследователя и Спасателя, в зависимости от того, какой персонаж станет третьим участником в их игре. Похожую модель можно найти в мультфильме Рапунцель и в каждом фильме студии Marvel.

В своей книге Карпман описывает на треугольниках не только игры друзей и врагов, любовников и супругов, но и сюжеты неблагополучных семей, офисные истории, «игры аферистов» и алкоголиков. Все эти сюжеты с примерными ситуациями помогают читателю вовремя распознать, что его втягивают в такую игру.

Как выйти из игры?

Описанные Карпманом игры бывают трех уровней:

Игры первой степени: социально-приемлемы, о них рассказывают и делятся. Это могут быть сложные отношения на работе, пользующееся положением начальство или нарушающий границы арендодатель.

Игры второй степени: имеют более тяжелые последствия. Говорить о таких играх считается неприличным. В эту категорию игр входят манипуляции со стороны романтических партнеров, нарушение личных границ со стороны родственников или друзей.

Игры третьей степени: самые опасные и разрушительные игры, которые заканчиваются в больнице, полицейском участке, суде. В таких играх участники действительно находятся в опасности. Это могут быть «игры» с участием аферистов, алкоголиков и других людей с аддикциями, а также с агрессивными Преследователями, например, в ситуации с домашним насилием.

Игру любой степени в первую очередь нужно распознать и определить свою роль в ней. На этом этапе нужно развить навык качественного активного слушания, чтобы распознать приглашение сыграть в игру от других участников и вовремя отказаться.

Во-вторых, отказывайтесь играть в игры и вместо них предлагайте качественное честное взаимодействие. Оно включает в себя честную обратную связь, без скрытого фундамента корыстных намерений.

В-третьих, берите 0% ответственности за других и 100% — за себя. Вы не можете перекладывать на других ответственность за свои эмоции и решения, равно как и окружающие не могут делегировать вам принятие решений и проживание эмоций за других. Вы можете испытывать весь спектр эмоций и не чувствовать себя виноватым за это. Пока вы проживаете эмоции в пределах своих личных границ, никто не может втянуть вас в игру.

Актуальные статьи и подборки в вашем смартфоне. Подписывайтесь на наш Telegram-канал и получайте все материалы, которые выходят на нашем сайте.

4 Разъяснения теорий виктимологии

Виктимология — это отрасль криминологии, которая изучает жертв, а не правонарушителей. В нем анализируются характеристики жертвы, ее роль в системе уголовного правосудия, психологическое состояние и факторы, повышающие их вероятность стать жертвой. Понимание и изучение потерпевших имеют важное значение для разработки эффективных методов сдерживания, поскольку это помогает криминалистам лучше понять роль всех участников преступления.

Изучая потерпевших, эксперты могут определить факторы риска, которые увеличивают шансы человека стать жертвой.Если причина того, что кто-то стал жертвой, неизвестна, практически невозможно придумать метод, который снизит уровень виктимизации. Чтобы лучше объяснить, почему жертвами становятся конкретные люди, криминологи разработали четыре теории виктимологии.

Каковы 4 теории виктимологии?

1. Теория осаждения жертвы
2. Теория образа жизни
3. Теория девиантного места
4. Теория рутинной деятельности

Ученые создали теории осаждения жертвы, образа жизни, девиантного места и рутинной деятельности виктимологии, чтобы направлять исследования и исследования жертв преступлений.Каждая из этих теорий пытается объяснить различные причины, по которым человек может стать жертвой. Эти подходы позволяют экспертам разрабатывать планы по снижению уровня виктимизации тех, кто подвергается непропорционально высокому риску. Виктимология важна для криминологии, потому что для совершения преступления нужна жертва. Следовательно, необходимо изучить характеристики жертвы, чтобы понять, почему преступники нацелены на определенные группы.

Продолжайте читать, чтобы узнать о четырех теориях виктимологии и о том, как они помогают криминологам разрабатывать эффективные методы сдерживания.

Что такое виктимизация?

Прежде чем мы сможем взглянуть на различные теории виктимологии, мы должны знать, что такое виктимизация, потому что это основное внимание в данной области. Виктимизация может быть определена как результат преднамеренных действий человека или учреждения с целью эксплуатации, угнетения или причинения вреда кому-либо еще. Это также включает уничтожение или незаконное приобретение чужой собственности или имущества. Эти действия могут причинить жертве психологический, эмоциональный, физический, сексуальный или экономический ущерб.

Криминологи начали изучать отношение жертвы к преступлению, чтобы противостоять преступному поведению и впоследствии помочь жертвам справиться с ними. Эти исследования помогли криминалистам осознать важность роли жертвы в преступлении.

Изучение виктимологии помогает криминалистам лучше понять жертву, а также причины, по которым они стали жертвами или жертвами. Ученые сформировали теории виктимологии, чтобы понять различные факторы, которые могут повлиять на чьи-то шансы стать жертвой.

Теория осаждения жертвы

Теория осаждения жертвы утверждает, что некоторые жертвы инициируют конфронтацию, которая приводит к их виктимизации, активно или пассивно.Различные исследования показали, что люди с импульсивной личностью, делающие их резкими или неприятными для других, могут иметь более высокий уровень виктимизации. Причина в том, что импульсивные люди антагонистичны, что увеличивает вероятность их нападения. Кроме того, они склонны к риску и будут попадать в опасные ситуации, не проявляя осторожности.

Пассивное осаждение означает, что жертва бессознательно ведет себя или обладает определенными характеристиками, которые провоцируют или поощряют нападение.Пассивное осаждение обычно является результатом борьбы за власть; продвижение по службе, успехи, любовные интересы и т. д. — все это может привести к борьбе за власть и вызвать пассивное осаждение. К людям, которые могут пассивно поощрять преступление, относятся меньшинства, политические активисты, члены ЛГБТК + и другие люди, ведущие альтернативный образ жизни. Эти группы часто становятся жертвами из-за непреднамеренной угрозы, которую они представляют для власти.

Активное осаждение, напротив, происходит, когда жертва совершает угрожающие или провокационные действия.Активное осаждение вызывает споры, потому что многие спорят о том, можно ли когда-либо «обвинять» жертву в совершении преступления. Это верно, особенно в случаях изнасилования, когда мог иметь место флирт. Однако согласия на половой акт не было. По этой причине мы должны проявлять осторожность при обсуждении активного участия, поскольку это применимо не ко всем случаям.

Теория образа жизни

Теория образа жизни утверждает, что преступники нацелены на людей из-за их образа жизни.Многие варианты действий жертв подвергают их опасности для преступников и ситуаций, в которых существует вероятность совершения преступления.

Примеры образа жизни, который может повысить риск виктимизации, включают:

• Ночные прогулки в одиночестве.
• Проживает в «плохой» части города.
• Беспорядочные половые связи.
• Чрезмерное употребление алкоголя.
• Употребление наркотиков.
• Связь с преступниками.

Эта теория также цитирует исследования, которые показывают взаимосвязь между образом жизни жертв и правонарушителей.Оба, как правило, импульсивны и лишены самоконтроля, из-за чего жертва с большей вероятностью попадет в ситуации повышенного риска, а правонарушитель с большей вероятностью совершит противоправное действие.

Теория девиантного места

Теория девиантного места — это теория, согласно которой чем чаще жертва посещает опасное место, тем выше вероятность того, что она подвергнется преступлению, что увеличивает их шанс стать жертвой. Теория утверждает, что жертва не играет роли в поощрении преступления, но по-прежнему склонна быть жертвой, потому что она живет в социально дезорганизованном месте с высоким уровнем преступности.Несмотря на то, что они не могут вести себя рискованно или вести опасный образ жизни, жители районов с высоким уровнем преступности подвергаются наиболее значительному риску контакта с правонарушителями.

Меньшинства чаще становятся жертвами из-за социального и экономического неравенства. Представители меньшинств с большей вероятностью проживают в районах с низким доходом и высоким уровнем преступности и не могут покинуть районы со значительной криминальной деятельностью по сравнению со своими соседями-кавказцами.

Эта теория виктимологии также предполагает, что меры безопасности, принятые в опасных зонах, могут быть малоэффективными или бесполезными, поскольку именно демографические характеристики местности увеличивают виктимизацию, а не образ жизни жертвы.Если человек живет в девиантном районе, единственный способ снизить его шанс стать жертвой преступления — это покинуть девиантный и опасный район для менее девиантного и с более низким уровнем преступности.

Теория рутинной деятельности

Теория рутинной деятельности утверждает, что для совершения преступления должны присутствовать три фактора. Эти факторы отражают регулярные занятия, включенные в образ жизни типичного американца, и повышают риск виктимизации человека, когда сходятся воедино.

Рутинные действия, повышающие риск виктимизации:

1. Наличие подходящих целей, включая дома, в которых есть дорогостоящие предметы, которые относительно легко достать.
2. Отсутствие способных опекунов. Отсутствие опеки, такой как полиция, домовладелец, соседи, друзья и родственники, может увеличить вероятность преступления. Незащищенная и привлекательная цель — это Святой Грааль для мотивированного преступника. Однако, если цель хорошо защищена умелой опекой, даже самый опытный преступник может не решиться атаковать.
3. Наличие мотивированных преступников, имеющих преступный умысел и способных действовать по своему плану. Например, значительное количество безработных подростков. Если в районе не хватает мотивированных преступников, уровень преступности, вероятно, будет ниже, чем уровень в районе со значительно более мотивированными преступниками.

Если присутствуют все эти переменные, может быть совершено преступление, и риск виктимизации возрастет. Однако, если одна или несколько переменных отсутствуют, преступление маловероятно.Например, во многих богатых районах уровень преступности низкий, хотя есть и подходящие цели. Низкий уровень преступности можно объяснить высоким уровнем опеки, например, системами безопасности или программой наблюдения за соседями, а также отсутствием мотивированных правонарушителей для совершения преступных действий.

Заключение

Каждая из теорий виктимологии анализирует фактор риска, который может привести к тому, что человек станет жертвой преступления. Анализируя риски, которые приводят к виктимизации, ученые могут понять, почему совершаются преступления, и разработать стратегии сдерживания.Без надлежащего понимания факторов, повышающих риск стать жертвой, сложно принимать превентивные меры против преступных действий.

Виктимологи стремятся проанализировать психологию жертвы, ее взаимоотношения, взаимодействие с преступником и место проживания, чтобы выявить элементы или характеристики, которые приводят к тому, что они становятся целью преступления. Четыре теории виктимологии рассматривают различные риски виктимизации с разных точек зрения.Некоторые теории сосредотачиваются на роли человека в случае преступления, в то время как другие исследуют роль общества в повышении уровня преступности. Изучая эти теории, виктимологи узнают, какие факторы вызывают у конкретных людей более высокие шансы стать жертвой.

Статьи по теме

Источники:

Четыре основные теории — Законопроект

Виктимология пытается понять, почему одни люди более склонны становиться жертвами преступлений, чем другие.Учебник «Криминология» Ларри Дж. Сигала дает нам четыре основные теории виктимологии.

Конечно, эти теории не выводят правильное и неправильное, они устанавливают причину и следствие. Они не предполагают, «поскольку жертва сделала x, значит, жертва это заслужила».

1.

Теория осаждения жертвы

«Согласно теории осаждения жертвы, некоторые люди могут инициировать конфронтацию , которая в конечном итоге приводит к их травмам или смерти.«

Примеры:

«В 1971 году Менахем Амир предположил, что женщины-жертвы изнасилования часто вносят свой вклад в их нападения, … поддерживая отношения с насильником».

«Женщина может стать жертвой домашнего насилия, когда она повысит свой статус работы и ее успех приведет к негативной реакции со стороны ревнивого супруга или партнера».

Импульсивность жертвы:

«В результате ряда исследований было обнаружено, что жертвы как мужского, так и женского пола обладают импульсивным характером, который может сделать их резкими и неприятными — качествами, которые могут спровоцировать виктимизацию.«

«Возможно, что импульсивные люди не только антагонистичны и, следовательно, с большей вероятностью станут мишенью, но они также берут на себя риск. попадают в опасные ситуации и не принимают мер предосторожности».

2.

Теория образа жизни

«Некоторые криминологи полагают, что люди могут стать жертвами преступлений, потому что их образ жизни увеличивает их подверженность уголовным преступникам ».

Примеры:

«Одинокие женщины, которые часто пьют и в прошлом подвергались сексуальному насилию, с большей вероятностью станут жертвами нападения в университетском городке [колледжа].«

«Люди, принадлежащие к группам, ведущим чрезвычайно рискованный образ жизни — бездомные, беглецы, наркоманы — подвергаются высокому риску стать жертвами; чем больше они находятся в уличной жизни, тем выше их риск стать жертвами преступлений».

3.

Девиантная теория места

«Чем чаще жертвы посещают опасные места, тем выше вероятность того, что они будут подвержены преступлению и насилию. Жертвы не поощряют преступление, но более склонны к жертвам, поскольку они проживают в социально дезорганизованных районах с высоким уровнем преступности , где они подвергаются наибольшему риску. вступать в контакт с преступниками, независимо от их поведения или образа жизни.«

4.

Теория рутинной деятельности

«… объем и распространение хищнических преступлений (насильственные преступления против личности и преступления, в которых преступник пытается напрямую украсть объект), тесно связаны с взаимодействием трех переменных, которые отражают рутинную деятельность типичного американского образа жизни : »

1. «Наличие подходящих целей , например, домов, содержащих легко продаваемые товары».

2. «Отсутствие квалифицированных опекунов , таких как полиция, домовладельцы, соседи, друзья и родственники.«« Даже самый отчаянный преступник может не решиться атаковать хорошо защищенную цель ».« Незащищенная, но привлекательная цель (не относится к сексуальной) становится непреодолимой целью для мотивированных преступников ».

3. «Наличие мотивированных правонарушителей , например, большое количество безработных подростков».

Виктимизация в уголовном правосудии — IResearchNet

V. Теории виктимизации

По отношению к области криминологии, зародившейся примерно в середине 18 века, виктимология — молодая область, уходящая корнями в конец 1940-х годов.С того времени несколько поколений ученых продвинули ее теоретические основы и способствовали возрождению интереса к жертве с помощью широкого спектра исследовательских вопросов и методов.

A. Первое поколение: ранние виктимологи

В научных работах первого поколения по виктимологии предлагались типологии жертв, основанные на диаде преступник-жертва в преступном деянии. Общим для идей этих ранних виктимологов было то, что каждая жертва классифицировалась в зависимости от того, в какой степени она вызвала собственную виктимизацию.Эти ранние теоретические размышления подтолкнули зарождающуюся область виктимологии в направлении, которое в конечном итоге привело к переформулировке определения виктимизации.

1. Ханс фон Хентиг

Немецкий криминолог Ханс фон Хентиг (1948) разработал типологию потерпевших, основанную на той степени, в которой жертвы способствовали совершению преступления. Изучая психологическую, социальную и биологическую динамику ситуации, он разделил жертв на 13 категорий в зависимости от их склонности или риска для виктимизации.Его типология включала молодых, женщин, стариков, иммигрантов, депрессивных, распутных, мучителей, заблокированных, освобожденных или борющихся. Его представление о том, что жертвы своими действиями и поведением способствовали своей виктимизации, привело к развитию концепции «обвинения жертвы» и рассматривается многими защитниками жертв как попытка возложить на жертву равную вину.

2. Бенджамин Мендельсон

Бенджамина Мендельсона (1976), адвоката, часто называют «отцом» виктимологии.Заинтригованный динамикой отношений между потерпевшими и правонарушителями, он опросил обе стороны в ходе подготовки дела к судебному разбирательству. Используя эти данные, он разработал типологию жертв из шести категорий, основанную на юридических соображениях, касающихся степени виновности жертвы. Эта классификация варьировалась от совершенно невинной жертвы (например, ребенок или полностью потерявший сознание человек) до воображаемой жертвы (например, лиц, страдающих психическими расстройствами, которые считают себя жертвами).

3.Марвин Э. Вольфганг

Первое эмпирическое свидетельство в поддержку идеи о том, что жертвы в той или иной степени несут ответственность за свою виктимизацию, было представлено Марвином Э. Вольфгангом (1958), который проанализировал полицейские записи об убийствах Филадельфии с 1948 по 1952 годы. от осадков жертвы. Вольфганг выделил три общих фактора для убийств по инициативе жертвы: (1) жертва и преступник ранее имели некоторые межличностные отношения, (2) между сторонами возникла серия разногласий, и (3) жертва употребляла алкоголь.

4. Стивен Шафер

Отойдя от классификации жертв на основе склонности или риска и все же сосредоточив внимание на отношениях жертва-правонарушитель, типология Стивена Шафера (Stephen Schafer, 1968) классифицирует жертв на основе их «функциональной ответственности». Двойная роль жертв заключалась в том, чтобы действовать таким образом, чтобы они не провоцировали других на причинение им вреда, а также предотвращали такие действия. Типология функциональной ответственности Шафера из семи категорий варьировалась от отсутствия ответственности жертвы (например, посторонние жертвы, те, кто биологически слаб) до некоторой степени ответственности жертвы (например,g., внезапные жертвы), к полной ответственности жертвы (например, самопожертвование).

5. Менахем Амир

Несколько лет спустя Менахем Амир (1971) предпринял одно из первых исследований изнасилования. Основываясь на деталях, содержащихся в записях полиции Филадельфии об изнасилованиях, Амир сообщил, что 19% всех насильственных изнасилований были вызваны такими факторами, как употребление алкоголя обеими сторонами; соблазнительные действия потерпевшего; и ношение жертвы откровенной одежды, которая может запугать правонарушителя до такой степени, что он неверно истолкует поведение жертвы.Его работа подверглась критике со стороны движения жертв и феминистского движения за обвинение жертвы.

Б. Второе поколение: теории виктимизации

Второе поколение теоретиков переключило внимание с роли жертвы на акцент на ситуационном подходе, который фокусируется на объяснении и проверке того, как образ жизни и рутинная повседневная деятельность создают возможности для виктимизации. Возникновение этих двух теоретических перспектив — одно из самых значительных достижений в области виктимологии.

1. Теория воздействия образа жизни

Используя данные NCS 1972–1974 годов, Хинделанг, Готтфредсон и Гарофало (1978) заметили, что определенные группы людей, а именно молодые люди и мужчины, с большей вероятностью становятся жертвами преступников. Они предположили, что демографические данные человека (например, возраст, пол) имеют тенденцию влиять на его образ жизни, что, в свою очередь, увеличивает его или ее риск личной и имущественной виктимизации. Например, согласно Hindelang et al., Пол человека несет с собой определенные ролевые ожидания и социальные ограничения; именно то, как человек реагирует на эти влияния, определяет его образ жизни.Если женщины будут проводить больше времени дома, они будут подвергаться меньшему количеству рискованных ситуаций с участием незнакомцев и, следовательно, будут меньше подвергаться виктимизации со стороны незнакомцев.

Используя принцип гомогамии, Hindelang et al. (1978) также утверждали, что образ жизни, который подвергает людей большой доле потенциальных преступников, увеличивает риск стать жертвой. Гомогамия могла бы объяснить, почему молодые люди более склонны стать жертвами, чем пожилые люди, потому что молодые чаще общаются с другими молодыми людьми, которые совершают непропорционально большое количество насильственных и имущественных преступлений.

2. Теория повседневной деятельности

Коэн и Фелсон (1979) сформулировали теорию рутинной деятельности для объяснения изменений в совокупных показателях хищнических преступлений при прямом контакте (например, убийства, насильственные изнасилования, кражи со взломом) в Соединенных Штатах с 1947 по 1974 годы. Теория рутинных действий утверждает, что конвергенция во времени а также наличие мотивированного преступника, подходящей цели и отсутствие способного опекуна создают возможность для совершения преступлений. Отсутствия любого из этих условий достаточно, чтобы резко снизить риск криминальной возможности, если не полностью предотвратить ее.

Теория рутинной деятельности не пытается объяснить участие в преступлении, но вместо этого сосредотачивается на том, как возможности совершения преступлений связаны с характером повседневного социального взаимодействия, включая работу, семью и досуг. Так, например, если кто-то проводит время в общественных местах, таких как бары, или гуляет на улице, он или она увеличивает вероятность контакта с мотивированным преступником в отсутствие способного опекуна. Количество мотивированных правонарушителей принимается как данность.Что варьируется, так это наличие подходящих целей (например, легкое, легко скрываемое имущество, такое как сотовые телефоны и DVD-плееры, или пьяные люди) и способных опекунов (например, соседи, полиция, охранная сигнализация).

3. Эмпирическая поддержка

Исследователи обычно использовали теории воздействия образа жизни и повседневной активности, чтобы проверить гипотезы о том, как повседневный распорядок людей подвергает их риску виктимизации. Эти теории применялись главным образом для изучения возможностей для различных типов виктимизации личных и имущественных прав с использованием различных выборок, которые варьируются от детей школьного возраста до студентов колледжей и взрослых среди населения в целом в Соединенных Штатах и ​​за рубежом.Данные, как правило, подтверждают теории, хотя не все исследования полностью поддерживают теории.

C. Третье поколение: уточнение и эмпирические тесты теорий возможностей виктимизации

Продолжение исследований исследователями теорий воздействия образа жизни и повседневной активности привело к подтверждающим выводам и критическому мышлению, которые привели к их уточнению и расширению. Мите и Мейер (1994) разработали комплексную теорию виктимизации, названную теорией структурного выбора, которая пытается объяснить как мотивацию правонарушителя, так и возможности для виктимизации.Это дальнейшее уточнение теорий возможностей виктимизации стало важным вкладом в литературу по виктимологии.

Одно из первых исследований теорий возможностей для хищнических преступлений было проведено Сэмпсоном и Вулдриджем (1987), которые использовали данные Британского обзора преступности (BCS) 1982 года. Их результаты показали, что индивидуальные характеристики и характеристики домохозяйства были важными предикторами виктимизации, как и характеристики на уровне района. Например, хотя возраст главы домохозяйства был важным показателем кражи со взломом, процент безработных в этом районе также предсказывал кражи со взломом.Многоуровневая модель возможностей Сэмпсона и Вулдриджа была одной из первых, кто проверил теории образа жизни и повседневной деятельности. Теории многоуровневого моделирования образа жизни и повседневной активности продолжают привлекать внимание ученых, стремящихся проверить, как индивидуальные и макроуровневые характеристики — например, характеристики района — создают возможности виктимизации (см. Wilcox, Land, & Hunt, 2003).

Теории виктимизации были расширены, чтобы исследовать преступления, не связанные с хищничеством, и преступления «без потерпевших», такие как азартные игры и проституция (Felson, 1998), а также девиантное поведение, такое как злоупотребление алкоголем и опасное употребление алкоголя у молодых людей (Osgood, Wilson, O’Malley, Бахман и Джонстон, 1996).Теории также применялись к широкому кругу преступлений в различных социальных контекстах, таких как виктимизация в школах в средних школах (Augustine, Wilcox, Ousey, & Clayton, 2002), преследование среди студентов колледжей (Fisher, Cullen, & Turner , 2000), и даже объяснения связи между виктимизацией и правонарушением (Sampson & Lauritsen, 1990). Другие ученые исследовали, как возможность виктимизации связана с социальным контекстом и различными типами мест, такими как рабочее место (Lynch, 1987), районы (Lynch & Cantor, 1992) и кампусы колледжей (Fisher, Sloan, Cullen, & Lu , 1998).

D. Четвертое поколение: выход за рамки теорий возможностей

Работа Шрека и его коллег предполагает, что предшествующие возможности, такие как низкий самоконтроль, социальные связи и влияние сверстников, также оказались важными предикторами насильственной и имущественной виктимизации (Schreck, 1999; Schreck & Fisher, 2004). ; Schreck, Stewart, & Fisher, 2006). Schreck, Wright и Miller (2002) исследовали влияние индивидуальных факторов (например, низкий самоконтроль, слабые социальные связи с семьей и школой) и ситуационных факторов риска (например, низкий самоконтроль, слабые социальные связи с семьей и школой) и ситуационные факторы риска (например, низкий самоконтроль, слабые социальные связи с семьей и школой).g., наличие преступных сверстников, много неструктурированного социального времени) на риск виктимизации.

Просмотрите статьи об исследованиях в области уголовного правосудия или изучите темы исследований в области уголовного правосудия.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

Осадки жертвы: определение и теория — видео и стенограмма урока

Теория

Как и все теории криминологии, осаждение жертвы связано с тем, как и почему происходит преступление. В то время как большинство теорий сосредотачиваются на действиях и намерениях преступника, осаждение жертвы стремится понять взаимодействие между жертвой и преступником.

Согласно этой теории, потерпевший рассматривается как активный участник преступления. Это происходит двумя способами: во-первых, потерпевший — участник преступления, который действует первым; и, во-вторых, потерпевший подстрекает или провоцирует правонарушителя на совершение преступления. Это основные компоненты теории осаждения жертвы.

Рассмотрим следующий пример: Каин и Авель выпивают в местной таверне. Авель должен Каину деньги, и с наступлением ночи Каин становится все более взволнованным из-за неуплаты Авелем своего долга.Наконец, Каин огрызается — он кричит Авелю через стойку, а затем бросается на него, размахивая пистолетом. Он стреляет в Авеля, едва не промахнувшись мимо головы. Авель вытаскивает нож и закалывает Каина до смерти, когда они борются на полу.

Согласно теории осаждения жертвы, участие Каина в его собственной смерти можно проанализировать, применив два компонента теории. Во-первых, Каин был первым агрессором — он начал словесную ссору, и он начал физическую ссору, когда он выстрелил из своего пистолета в Авеля.Во-вторых, Каин явно спровоцировал Авеля — он агрессивно побежал к нему, намереваясь убить или серьезно ранить его.

Теория осаждения жертвы также относится к взаимодействиям, которые делают жертву уязвимой для совершения преступления. Это применение теории известно как содействие жертве , и оно касается ситуаций, когда халатность или невнимательность жертвы делают ее более уязвимой для преступного поведения.

Хорошим примером помощи жертвам являются угоны автомобилей. Представьте себе, что первокурсница колледжа Долли Драйвер опаздывает на занятия.Она припарковала машину в переулке в нескольких кварталах от кампуса. Она никогда не парковалась там раньше и знает, что переулок находится рядом с районом с высоким уровнем преступности. В своем безумном стремлении попасть в класс вовремя, Долли оставляет машину незапертой. Час спустя Карл Карлэкер находит незапертую машину в переулке. Он быстро и легко заводит машину Долли и уезжает.

В этом примере Долли нельзя считать «активной» участницей собственного угона автомобиля (особенно по сравнению с Каином в примере с убийством).Однако ее невнимательность способствовала совершению преступления — оставление ее автомобиля незапертым в районе с высоким уровнем преступности облегчило преступнику совершение преступления.

Применение осаждения жертвы к таким преступлениям, как изнасилование, часто вызывает резкую критику. Это происходит потому, что применение метода осаждения жертвы в контексте сексуального насилия воспринимается как немногим больше, чем жертва, обвиняющая . Обвинение жертвы отличается от осаждения жертвы. Первый стремится возложить определенную степень вины или вины на жертву преступления.С другой стороны, осаждение жертвы направлено только на анализ взаимодействия между жертвой и правонарушителем.

Краткое содержание урока

Осаждение жертвы — это криминологическая теория, которая анализирует, как взаимодействие жертвы с преступником может способствовать совершаемому преступлению. Фраза была впервые введена криминологом Марвином Вольфгангом, в котором он описывает жертву как первую в драме об убийствах, применившую физическую силу против своего последующего убийцы.

Согласно этой теории, жертва рассматривается как активное участие в преступлении, именно он действует первым и побуждает или провоцирует преступника на совершение преступления. Теория также относится к тому, что делает жертву уязвимой к преступлению, известному как содействие жертве . Это касается ситуаций, когда халатность или невнимательность жертвы делают ее более уязвимой для преступления. Применение осаждения жертвы к таким преступлениям, как изнасилование, часто вызывает резкую критику и воспринимается как чуть более жертва, обвиняющая .Но обвинение жертвы отличается от осаждения жертвы. Первый стремится возложить некоторую вину или вину на жертву преступления, с другой стороны, осаждение жертвы, стремится только проанализировать взаимодействие между жертвой и правонарушителем.

Ведущие теории риска виктимизации

Три теории виктимизации

Виктимологи считают пересечение путей между жертвой и правонарушителем преступлением при возможности. Три теории виктимизации ищут объяснение того, почему преступник выбрал именно эту жертву.Причинные факторы, связанные с поведением жертвы, такие как употребление наркотиков, проживание в районе с высоким уровнем преступности, социальные контакты или рабочая ситуация, способствуют виктимизации. Давайте рассмотрим три ведущие теории более подробно.

Девиантное место или теория экологии

Теория девиантного места , в настоящее время известная как теория экологии, исследует характеристики людей и населения. Теория также учитывает отсутствие неформального социального контроля, в том числе соседи, не заботящиеся друг о друге.Отсутствие формального контроля ограничивается отсутствием по соседству правоохранительных органов.

Социальная дезорганизация окружения жертвы может увеличить шансы стать мишенью для правонарушителя. Социальная дезорганизация включает районы с высоким уровнем преступности, отсутствие родительского контроля, высокую численность населения в небольшом географическом районе, бедность или продажу наркотиков. Такой тип девиантного места и расположение жертвы в зоне увеличивает вероятность виктимизации.

Теория осадков

Исторически теория осадков была связана с менталитетом «виновата жертва». Марвин Вольфганг был первым, кто использовал термин «осаждение жертвы» в 1958 году.

Вольфганг исследовал жертв убийств и грабежей. Исходя из обстоятельств, жертва частично виновата в том, что стала жертвой убийства, потому что нанесла первый удар. В случае ограбления потерпевший был ограблен из-за ненадлежащего обращения с денежными суммами.Его теория предполагала, что жертва своими действиями способствовала их виктимизации. Таким образом, потерпевший несет некоторую вину.

Линн Кертис пытается поддержать теорию Вольфганга. Изучив многочисленные полицейские отчеты в 1974 году, она обнаружила, что такое различие между осаждением жертвы и типом правонарушения делает невозможным определение того, какие действия жертвы могли привести к их виктимизации.

Теория образа жизни и деятельности

Виктимологи выступают против обвинения теории жертвы.Однако одна теория произошла от теории осадков. Теория образа жизни идентифицирует человека, который из-за неправильного суждения, ставит себя в уязвимое положение, не защищает свое имущество или другие рутинные действия увеличивает риск виктимизации. Эти рутинные действия включают в себя как профессиональный, так и личный образ жизни.

1996 Национальная академия помощи жертвам

1996 Национальная академия помощи жертвам

Глава 3

Теоретические перспективы виктимологии

и критические исследования

Аннотация: Это
глава предоставит информацию об эволюции
понятие «жертва» и изучение виктимологии.Виктимология
— термин, впервые использованный для обозначения специальности в области криминологии.
В последнее время виктимология охватила широкий спектр
профессиональных дисциплин по работе с потерпевшими. В оригинале
форма, виктимология изучила характеристики жертв и то, как
они «способствовали» своей виктимизации. Возникновение
движения за права жертв преступлений повлияли на сферу
виктимологии и характер исследования. Текущее исследование
помогло выявить факторы риска, связанные с виктимизацией,
без пострадавших.

Цели обучения:
По завершении этой главы студенты поймут
следующие концепции:

1. Определение понятия «жертва».

2. Исследования, создавшие область виктимологии.

3. Эволюция виктимологии.

4. Факторы высокого риска, связанные с вероятностью виктимизации.

Обзор виктимологии

Концепция жертвы

Концепция жертвы восходит к древним культурам и цивилизациям.Его первоначальное значение уходило корнями в жертвоприношение —
лишение жизни человека или животного ради удовлетворения божества.
(Кармен, 1990)

С течением веков слово жертва приобрело дополнительные
значения, чтобы включить любого человека, который получил травму,
потеря или лишения по любой причине.

Сегодня слово жертва используется во многих контекстах и
трактуется широко. Слово «жертва» — не редкость.
в сочетании с широким спектром человеческого опыта: жертвы рака,
жертвы холокоста, жертвы несчастных случаев, жертвы несправедливости, урагана
потерпевшие, жертвы преступлений и другие.Каждый из них вызывает в воображении
визуальные образы страдания, опустошения и часто индивидуального героизма
или стойкость перед лицом мощных разрушительных сил. (Кармен,
1990)

Одна общая черта стала применяться практически ко всем видам использования
Термин жертва : Человек получил травму и вред
силами вне его или ее контроля, а не его или ее личных
обязанность.

Частое и разнообразное употребление термина «жертва» —
как в разговоре, так и в печати — изменил образ людей
думайте о жертвах сегодня.Текущие значения этого слова расширяются
далеко за пределами исторического смысла.

Обзор определений «жертвы», перечисленных в
Словарь американского наследия, иллюстрирует широту принятого
значение термина «жертва»:

1) Человек, казненный, подвергнутый пыткам или страданиям.
другим.

2) Живое существо, убитое и принесенное в жертву божеству
или как часть религиозного жертвоприношения.

3) Любой, кому причинен вред или который пострадал в результате действия, обстоятельства,
обстоятельство, учреждение или условие: жертвы войны.

4) Лицо, получившее травму, утрату или смерть в результате
добровольное обязательство: жертва собственных интриг.

5) лицо, которого обманули, обманули или использовали в своих интересах; а
дурак.

Таким образом, жертва может быть невиновной, убитой, обманутой или
кто-то, чьи страдания вызваны его собственными интригами или
бездарность.Неудивительно, что общество запуталось в
как положительно или отрицательно относиться к некоторым жертвам.

Термин «жертва преступления» использовался для обозначения человека,
группы или люди, или организации, которые понесли травмы или убытки
из-за незаконной деятельности. Вред может быть физическим, психологическим,
или экономический. По определению сюда входят жертвы мошенничества или
финансовые схемы, предприятия или даже правительство. В налоговой
или случаев мошенничества с Medicaid, жертвой является правительство, а
потеря доходов в конечном итоге ощущается честными гражданами, которые покорно
выполнять свои обязанности.

Для целей защиты прав и услуг жертв преступлений правовая
определение «жертвы» обычно включает следующее:

• Лицо, пострадавшее напрямую или под угрозой физического,
  моральный или материальный вред в результате совершения
  преступность, в том числе:

A. В случае недееспособности потерпевшего моложе 18 лет,
недееспособным или умершим, одно из следующих (в порядке
предпочтение): супруг; законный опекун; родитель; ребенок; а
брат или сестра; другой член семьи; или другое лицо, назначенное
суд; и

Б.В случае, если жертва является институциональным лицом, или
уполномоченный представитель юридического лица.

Движение жертв преступлений сосредоточило наибольшее внимание на
потребности жертв насильственных преступлений. В этих случаях терминология
вышла за рамки «потерпевших от основных преступлений» и стала включать
«жертвы вторичного преступления», которым также причинен вред
из первых рук, например, интимные партнеры или другие значимые
жертвы изнасилования или дети избитой женщины.

Некоторые люди, пострадавшие от преступления, чувствуют, что самоопределение
как «жертва» имеет негативный оттенок, и выберите
вместо этого определять себя как «оставшихся в живых». Это
очень личный выбор, который может сделать только человек
жертвой, а не каким-либо другим лицом. Термин «оставшийся в живых»
также имеет множество значений в обществе, например оставшийся в живых после преступления,
«пособия по выживанию». Еще неизвестно, будет ли это
терминология для жертв преступлений выдержит.

Кто жертва?

Внимание СМИ к нескольким громким делам за последние годы
затуманил вопрос «кто жертва?» Например,
случаи, когда жертва сталкивается с антагонистами, в результате
в суде «потерпевшего» и
усложняет разграничение потерпевшего и правонарушителя, т. е. так называемые
«линчеватель метро», человек, застреливший четырех подростков из
нелицензированный револьвер в поезде метро, ​​когда он боялся, что
быть ограбленным.Как сообщается, он чувствовал себя жертвой
ограбление и применил оружие к предполагаемым преступникам, чтобы
«защищаться». «Будущая жертва»
был осужден за покушение на убийство, нападение и безрассудную угрозу.
Для некоторых он был / был жертвой, защищающей себя; другим,
он беззаботный боевик, который, как сообщается, остро отреагировал на
неточно воспринимаемая угроза. (Джонсон, 1986; Салливан, 1989;
Кармен, 1990)

Одна из первых книг, целиком посвященных жертвам преступлений, была
Книга жертв преступлений (Бард и Сангрей, 1979),
рассмотрел вопрос «кто жертва?» Бард и
Сангри попытался нарисовать портрет жертв преступления, заявив, что
что:

«Каждая жертва личного преступления сталкивается с жестоким
реальность: умышленное насилие над одним человеком другим.Преступлением может быть убийство или изнасилование, грабеж или кража со взломом,
кража автомобиля, кража в кармане или кража кошелька
— но основная внутренняя травма остается прежней. Жертвы имеют
подверглись нападению — эмоциональному, а иногда и физическому — со стороны
хищник, потрясший мир до основания ».

Последние разработки

«Защита потерпевших» недавно появилась в случаях
отцеубийство и убийство обидчиков со стороны супругов, подвергшихся насилию, и
также служил для размытия ранее сформулированных различий между
жертвы и правонарушители.Защитники женщин, подвергшихся побоям, были среди
первыми, кто осознает проблему и продвигает «потрепанные
женский синдром «защита для защиты женщин, которые убили или серьезно
травмировал супруга или партнера после долгих лет физических нагрузок,
эмоциональное и / или сексуальное насилие. Адвокаты, защищающие детей или
молодые люди, которых обвиняют в убийстве родителей, также нарисовали
теории посттравматического стрессового расстройства, чтобы объяснить
причина несчастного случая со смертельным исходом. Такие случаи широко и энергично обсуждались.
обсуждается адвокатами потерпевших и специалистами в области уголовного правосудия.Интенсивное внимание средств массовой информации к некоторым из этих «высокопоставленных»
дела повлияли на общественное мнение и посеяли путаницу в
кто на самом деле является «жертвой», а кто «жертвой».
Появление явно перекрывающихся ярлыков (жертва и жертва)
подчеркивает необходимость научного подхода к изучению
виктимология.

Исследование виктимологии

Эндрю Кармен, написавший исчерпывающий текст по виктимологии под названием .
Жертвы преступлений: Введение в виктимологию в 1990 г., в целом
определил виктимологию:

«Научное исследование виктимизации, включая взаимоотношения
между потерпевшими и правонарушителями, взаимодействие между жертвами
и система уголовного правосудия, то есть полиция и суды,
и сотрудников исправительных учреждений — и связи между жертвами
и другие социальные группы и институты, такие как СМИ,
предприятия и общественные движения.»

Поскольку виктимология возникла из исследования преступности, некоторые
говорят, что виктимология — это исследование преступности (а не виктимизации)
с точки зрения жертвы. (Роберсон, 1994)

История виктимологии

Научное изучение виктимологии восходит к
1940-е и 1950-е годы. А пока в центре внимания исследований и
академический анализ в области криминологии был на криминальном
преступники и преступные действия, а не жертвы.Два криминолога,
Мендельсон и фон Хентиг начали изучать вторую половину
Диада преступник / жертва: жертва. Теперь они считаются
«отцы изучения виктимологии». (Роберсон, 1994) `

В своих попытках понять преступность эти новые «виктимологи»
начали изучать поведение и уязвимости жертв, такие
как сопротивление жертв изнасилования и характеристики видов
людей, ставших жертвами преступлений, особенно жертв убийств.

В ходе своей юридической практики Мендельсон взял интервью у своего
клиенты для получения информации о преступлении и потерпевшем.
Он рассматривал жертву как один из многих факторов преступника.
кейс. Его анализ информации о жертвах привел его к теоретическим выводам.
что жертвы обладают «бессознательной склонностью к жертвам».
(Роберсон, 1994)

Фон Хентиг изучал преступность и жертв в 1940-х годах, а Стивен
Позже Шаффер опубликовал Преступник и его жертва .Их
анализ убийства сосредоточен на типах людей, которые наиболее вероятно
быть жертвами убийства. Наиболее вероятный тип жертвы Фон
Хентиг идентифицировал себя как «депрессивный тип», которого видели
как легкая цель, беспечная и ничего не подозревающая. Жадный
тип «был замечен как легко обманутый, потому что его или ее мотивация
для легкого обогащения снижает его или ее естественную склонность к подозрительности.
«Развратный тип» особенно уязвим к стрессам.
которые происходят в определенный период времени в жизненном цикле, например
несовершеннолетние жертвы.Последним типом фон Хентига был «мучитель»,
жертва нападения со стороны объекта жестокого обращения, такого как
избитая женщина. (Роберсон, 1994)

Работа фон Хентига послужила основой для анализа склонности к жертвам
это все еще очевидно в современной литературе. Исследование Вольфганга
последовали этому примеру и позже предположили, что «многие жертвы осаждали
на самом деле убийства были вызваны бессознательным желанием
жертвы совершить самоубийство.»(Роберсон, 1994)

Если смотреть с точки зрения криминологии, виктимология изначально
посвятил большую часть своей энергии изучению того, как жертвы вносят свой вклад
— сознательно или неосознанно — к собственной виктимизации, и
потенциальные способы разделения ответственности с правонарушителями за
конкретные преступления.

Глава вторая учебной программы Национальной академии помощи жертвам,
История движения жертв , обсуждает возникновение
и рост движения за права жертв преступлений в 1960-е годы,
1970-е и 1980-е годы.Движение жертв преступлений увеличилось.
социальное и политическое внимание к плохому обращению с преступностью
жертвами системы уголовного правосудия и оспаривали обращение
жертв системой уголовного правосудия.

Негативные эффекты «обвинения жертвы» были
ключевой участник борьбы за улучшение обращения с жертвами преступлений.
Исследование способов, которыми жертвы «вносят свой вклад» в
их собственная виктимизация рассматривалась (и продолжает рассматриваться) жертвами
и защитников жертв как неприемлемые и деструктивные.

Поскольку услуги и права потерпевших от преступлений расширились на
за последние два десятилетия практики и политики
искал исследования, чтобы обеспечить более научную основу для
дизайн и доставка услуг.

Более поздние направления исследований виктимологии включают:

• Как трактуют различные компоненты системы уголовного правосудия
  жертвы;
• Последствия виктимизации; а также
• Эффективность тех или иных вмешательств с жертвами преступлений.

Обширные качественные и количественные исследования природы
и объем услуг для потерпевших от преступлений был проведен и опубликован.
Исследования об эффективности вмешательств с жертвами преступлений
тоже было сделано. Кроме того, споры о масштабах и
направленность виктимологии развивается и проявляется в
контрастирующие темы исследований, которые можно найти в различных
журналы по виктимологии.

Социальное влияние

В тот же период на общественное мнение повлиял взрыв.
внимания СМИ к проблемам преступности и виктимизации.Газета
заголовки и телевизионные новости наводнили граждан
бесконечные отчеты о насильственных преступлениях и их жертвах. (Кармен, 1990)

Хотя «обвинение жертвы» было настойчивой защитой
многие используют для борьбы с растущим страхом перед преступностью, деликатные изображения
в средствах массовой информации рассказы отдельных жертв преступлений сделали
опыт более реален. Кроме того, уровень преступности достиг
такие высокие уровни, что немногие остались незамеченными преступностью.Казалось бы
случайный характер все более серьезных преступлений, а также увеличивающийся
чувство уязвимости вызывает у большинства американцев страх
преступления.

Кроме того, американское движение за закон и порядок
продолжал пересекаться с движением по укреплению правового статуса
и улучшить обращение с жертвами преступлений. Реформаторы уголовного правосудия
добиваться большей ответственности правонарушителей за счет ужесточения приговоров
нашел союзников среди откровенных жертв насильственных преступлений и политиков
кто осознал озабоченность общественности преступностью и ее последствиями.Комбинация принесла большую политическую поддержку преступности.
законодательство о правах потерпевших и увеличенное финансирование жертв преступлений
Сервисы. (Кармен, 1990)

Пример тщательного совмещения этих двух движений может
быть замеченным во многих законах, принятых на государственном и национальном уровне
которые санкционировали использование уголовных штрафов, пени и
конфискация облигаций для финансирования создания или расширения прямых
услуги для жертв преступлений.

Кто являются жертвами насильственных преступлений в Америке?

Последние данные о пожизненной вероятности виктимизации от преступлений подтверждают
представление о том, что никто, живущий в Америке, полностью не свободен от
риск стать жертвой преступления.В то время как преступление связано с жертвой
исследования 40 и 50 лет назад изучили характеристики
жертвы, многие из них подошли к проблеме с точки зрения
«совместной ответственности», вот как жертвы преступлений
были отчасти «ответственны» за свои преследования.
В последние десятилетия парадигма изменилась. Изучение
характеристики жертв преступлений, как правило, сосредоточены на выявлении
факторы риска, чтобы лучше понять явления, без
возлагая вину на жертв.Информация о риске
виктимизация использовалась для развития предупреждения преступности и правоприменения
стратегии.

Исследования показывают, что существует множество индивидуальных, ситуативных,
и факторы на уровне общины, которые увеличивают риск криминальной виктимизации
(подробный обзор см. в Sampson & Lauritsen, 1994).

Примечание: Следующий материал взят из главы книги.
Хэнсона, Килпатрика, Фальсетто и Резника (в печати).

Демографические характеристики

Риск стать жертвой преступления зависит от демографических факторов.
такие переменные, как:

• Пол
• Возраст
• Гонка
• Социально-экономический класс

(Бахман, 1994; Бюро статистики юстиции, 1992; Униформа ФБР.
Отчеты о преступлениях , 1992; Хэнсон, Фриди, Килпатрик и Сондерс,
1993; Килпатрик, Сеймур и Бойл, 1991; Бреслау, Дэвис, Андрески,
и Петерсон, 1991; Килпатрик, Резник, Сондерс и Бест,
под давлением; Норрис, 1992; Адлер и др., 1994; Рейсс и Рот,
1993; Розенберг и Мерси, 1991).

Пол

За исключением сексуальных посягательств и домашнего насилия, мужчины
риск нападения выше, чем у женщин (Gelles & Straus, 1988;
Hanson et al., 1993; Норрис, 1992).

Пожизненный риск убийства у мужчин в три-четыре раза выше
чем женщины (Bureau of Justice Statistics, 1992).

Возраст

Подростки чаще подвергаются нападениям, чем молодые.
взрослые или пожилые американцы (Bureau of Justice Statistics, 1992;
Hanson et al., 1993; Килпатрик, Эдмундс и Сеймур, 1992;
Килпатрик и др., В печати; Рейсс и Рот, 1993; Уитакер
И Bastian, 1991).

Данные Национального обследования жертв преступлений указывают на то, что
что у детей от 12 до 19 лет в два-три раза больше шансов, чем у детей в возрасте от 12 до 19 лет.
более 20 человек ежегодно становятся жертвами личных преступлений (Уитакер
И Bastian, 1991).

Данные Национального исследования женщин показывают, что 62%
всех случаев насильственного изнасилования произошло, когда жертва находилась под
18 лет (Килпатрик и др., 1992).

Гонка

Расовые и этнические меньшинства чаще подвергаются нападениям, чем
другие американцы ( FBI Uniform Crime Report , 1992; Hanson
et al., 1993; Килпатрик и др., 1991; Рейсс и Рот, 1993).

В 1990 году афроамериканцы были в шесть раз чаще, чем белые.
Американцы должны стать жертвами убийств (FBI Uniform Crime Report, 1992).
Уровень насильственных нападений примерно в два раза выше среди африканцев.
и испаноязычных американцев по сравнению с белыми американцами (Reiss &
Рот, 1993).

Килпатрик и др. (1991) обнаружили, что афроамериканцы (28%) и
Американцы латиноамериканского происхождения (30%) были значительно чаще, чем белые
Американцы (19%) когда-либо были жестокими жертвами преступлений.

Социально-экономический класс

Насилие непропорционально затрагивает лиц из более низкого социально-экономического положения.
классы (Бюро переписи населения США, 1991 г.). Семейный доход связан
к уровню насилия и виктимизации с семьями с более низким доходом
с более высоким риском, чем люди из групп с более высоким доходом (Рейсс
И Рот, 1993).

• Например, в 1988 году риск виктимизации был в 2,5 раза
  больше для семей с самым низким доходом (менее 7500 долларов США) по сравнению с
  тем, у кого самый высокий (50 000 долларов и более) (Reiss & Roth,
  1993).

Используя лонгитюдные данные из Национального исследования женщин , ,
Килпатрик и др. (В печати) обнаружили, что женщины, ведущие домашнее хозяйство
доход менее 10 000 долларов имел шансы в 1,8 раза больше, чем
с доходом 10 000 долларов и более от изнасилования или при отягчающих обстоятельствах
жертва нападения в течение двухлетнего периода наблюдения.Бедность увеличилась
риск нападения даже после учета последствий
предыдущая виктимизация и поиск сенсаций.

Однако в некоторых других исследованиях сообщается, что семейный доход меньше.
важный показатель виктимизации, чем пол, возраст или этническая принадлежность
(Рейсс и Рот, 1993).

Интерпретация данных демографических характеристик

Некоторые из противоречивых выводов о демографических характеристиках
поскольку факторы риска насильственных преступлений связаны с методологическими
вариации в разных исследованиях.Еще одна причина противоречивых выводов
заключается в том, что многие демографические переменные смешаны. То есть они
настолько взаимосвязаны, что затрудняют разделение
из их относительного вклада.

Демографические переменные возраста, пола и расового статуса имеют тенденцию
следует путать с доходом: молодые люди, как правило, беднее, чем
взрослые люди; женщины, как правило, имеют меньший доход, чем мужчины; и афроамериканцы
как правило, имеют меньший доход, чем белые американцы.

Повторяющаяся виктимизация и цикл насилия

До недавнего времени мало кто понимал, насколько
которые многие люди стали жертвами преступлений не раз, а
несколько раз в течение жизни. Было достаточно понимания
о том, как повторная виктимизация увеличивает риск и сложность
психологической травмы, связанной с преступлением. Мы также не поняли
степень, в которой виктимизация увеличивает риск дальнейшей виктимизации
и / или агрессивного поведения жертвы.

Несколько исследований показывают, что значительная часть жертв преступлений
неоднократно подвергался виктимизации, и что история виктимизации
увеличивает риск последующего насильственного нападения (например, Килпатрик
и др., в печати; Косс и Динеро, 1989; Резник, Килпатрик,
Дански, Сондерс и Бест, 1993; Килпатрик и др., 1992; Reiss
И Рот, 1993; Вятт, Гатри и Нотграсс, 1992; Завиц,
1983).

Другие исследования показывают, что риск развития посттравматического стрессового расстройства и психоактивных веществ
Проблемы использования / злоупотребления выше среди повторных жертв насильственного нападения
чем среди тех, кто пережил только одно насильственное нападение
(е.г., Килпатрик и др., в печати; Breslau et al., В печати;
Килпатрик, Резник, Сондерс, Бест и Эпштейн, 1994).

Есть и другие свидетельства того, что история виктимизации молодежи
увеличивает риск участия в делинквентных сверстниках и последующего
делинквентное поведение (Ageton, 1983; Dembo et al., 1992; Straus,
1984; Widom, 1989, 1992).

Некоторые исследования показывают, что участие в делинквентах или девиантных
сверстники увеличивают риск виктимизации (например,г., Агетон, 1983),
и что употребление психоактивных веществ также увеличивает риск виктимизации (например,
Килпатрик и др., 1994; Коттлер, Комптон, Магер, Шпицнагель,
и Янка, 1992).

Другое направление исследований показало, что история жестокого обращения с детьми
и пренебрежение увеличивает риск преступного поведения в детстве
подросткового возраста и быть арестованным за нападение с применением насилия в качестве
взрослый (например, Widom, 1989, 1994).

Это новое знание о повторной виктимизации и цикле
насилие имеет несколько последствий для надлежащего психического здоровья
Консультации для жертв преступлений:

• Специалисты по психическому здоровью должны включать профилактику преступности
  и профилактика злоупотребления психоактивными веществами в их работе с жертвами, чтобы уменьшить
  риск того, что новые проблемы виктимизации или злоупотребления психоактивными веществами будут
  происходят (е.г., Килпатрик и др., в печати; Килпатрик и др., 1994).

• Специалисты в области психического здоровья не должны предполагать, что преступление
  они лечат — это только , с которыми столкнулась жертва.
  Это требует тщательного анализа истории виктимизации от преступлений.

• Предоставление жертвам эффективных консультаций по психическому здоровью может
  быть эффективным способом снизить риск будущей виктимизации,
  употребление / злоупотребление психоактивными веществами, преступность и агрессивное поведение.

Жилой район

Место, где живет человек, влияет на риск стать
жертва насильственного преступления. Рейсс и Рот (1993) сообщают, что насильственные
уровень преступности увеличивался в зависимости от размера сообщества. Например,
уровень насильственных преступлений составил 359 на 100 000 жителей городов.
менее 10 000 человек; но 2243 на 100000 в городах с населением
более миллиона означает рост в семь раз.(Рейсс
И Рот, 1993; п. 79). Данные, включая незарегистрированные преступления от
Национальное обследование жертв преступлений (NCVS) также указывает
что уровень насильственных преступлений наиболее высок в центральных городах, несколько
ниже в пригородных районах и ниже в сельской местности (Бюро
Статистика правосудия, 1992 г.). UCR и NCVS лучше
измерение уличной преступности, чем измерение совершенных насильственных преступлений
знакомыми или партнерами. Таким образом, предположение о том, что увеличенное
риск насильственного нападения, связанный с жилым помещением, в основном
скорее всего, является результатом нападений незнакомцев, не обязательно в результате атак
членами семьи или другими близкими, зависит от ограничений
измерительного устройства.

Воздействие потенциальных нападавших

Никакое насильственное нападение не может произойти, если нападавший не имеет доступа к
потенциальная жертва. Кто-то мог иметь каждые ранее
обсудили фактор риска насильственного нападения и быть в полной безопасности
от нападения, если к нему не приблизился нападавший.

Известная теория, пытающаяся предсказать риск криминальной виктимизации
теория рутинной деятельности .По описанию Лауба
(1990), риск виктимизации связан с образом жизни человека,
поведение и рутинные действия. В свою очередь, образ жизни и распорядок
деятельность обычно связана с демографическими характеристиками
(например, возраст и семейное положение) и другие личные характеристики.

Если образ жизни или повседневная деятельность человека ставят его или ее
в частом контакте с потенциальными противниками, то они больше
могут подвергнуться нападению, чем если бы их повседневная деятельность и образ жизни
не доводите их до столь частого контакта с хищными особями.

Например, у молодых мужчин более высокий уровень агрессивного поведения.
чем в любой другой возрастной группе (Reiss & Roth, 1993; Rosenberg
И Милосердие, 1991). Таким образом, те, у кого повседневная деятельность или образ жизни
вовлекать значительный контакт с молодыми людьми;
уровень виктимизации. Точно так же люди, состоящие в браке,
никогда не выходят из дома после наступления темноты и никогда не выходят на публику
транспорт должен иметь ограниченный контакт с молодыми людьми, и
поэтому снизился риск нападения.

Хотя некоторые утверждали, что теория рутинной деятельности имеет существенные
поддержка в эмпирической литературе (Laub, 1990; Gottfredson,
1981), большинство данных о виктимизации от преступлений, которые используются для оценки
Риск нападения измерять нападение незнакомца намного лучше, чем напарника
или нападения знакомых. Таким образом, теория, вероятно, намного больше
относится к нападениям со стороны незнакомцев, чем к другим нападениям.

Почему система уголовного правосудия
Заботиться о преступлениях, связанных с потерпевшими от преступлений
Психологическая травма?

Психологическая травма, связанная с преступлением, снижает способность и / или
готовность многих жертв преступлений сотрудничать с преступником
система правосудия.

Целевая группа президента утверждала, что с жертвами нужно обращаться
лучше системой уголовного правосудия, потому что она не может
его миссия без сотрудничества жертв. На каждом ключевом этапе
процесса системы уголовного правосудия — от размышлений о создании
заявление в полицию для участия в слушании по делу об условно-досрочном освобождении — взаимодействия
может вызывать стресс у жертв и часто усугубляет преступления, связанные с преступностью.
психологическая травма.

Жертвы, из-за страха перед преступлением которых они не хотят сообщать
преступления в полицию или тех, кто слишком напуган, чтобы давать показания, эффективно
сделать невозможным для системы уголовного правосудия выполнение
его миссия.Таким образом, важно понимать:

• Проблемы психического здоровья потерпевших, связанные с преступностью.

• Какие аспекты процесса системы уголовного правосудия вызывают стресс?
  жертвам.

• Что можно сделать, чтобы помочь потерпевшим с их преступлениями?
  проблемы с психическим здоровьем.

• Что можно сделать, чтобы помочь потерпевшим справиться с уголовным правосудием
  системный стресс.

Эффективное партнерство между системой уголовного правосудия, жертва
вспомогательный персонал и обученные специалисты в области психического здоровья
может помочь жертвам с психологической травмой, связанной с преступлением, и с
стресс, связанный с системой уголовного правосудия.Помогая жертвам пройти
такое партнерство, система уголовного правосудия тоже помогает себе
становятся более эффективными в сдерживании и сокращении преступности.

Как отметили Килпатрик и Отто (1987), существует несколько психологических
теории, которые полезны для понимания того, почему жертвы могут развиваться
психологическая травма, и почему взаимодействие с уголовным правосудием
системы обычно вызывают стресс у жертвы.

Почему система уголовного правосудия
Стресс для жертв?

В этом разделе описывается одна теория, которая имеет особое значение.
для понимания того, почему система уголовного правосудия так напряжена
для многих жертв.

Классическая теория кондиционирования

Русский физиолог Иван Павлов впервые описал основные
Тип обучения называется классическим обусловливанием (Павлов, 1906).
Кратко описанное, классическое кондиционирование происходит, когда нейтральный
стимул сочетается со стимулом, который производит определенный
отклик. Например, если пища помещена в пасть собаке, слюноотделение
реакция возникает естественным образом. Если нейтральный раздражитель колокольного звона
представлен собаке примерно в то же время, что и
предъявляется пищевой раздражитель, раздражитель звонка (условный раздражитель)
приобретет способность производить условную реакцию
слюноотделение аналогично безусловному слюноотделению
произведенный безусловным раздражителем пищи.Что делает это
связаны с проблемами психического здоровья, связанными с преступностью, или преступным
система правосудия?

• Килпатрик, Веронен и Ресик (1982) отметили, что насильственные
  криминальная виктимизация — это реальный классический опыт обусловливания
  в котором атака является безусловным стимулом, который производит
  безусловные реакции страха, беспокойства, ужаса, беспомощности,
  боль и другие отрицательные эмоции.

• Любые стимулы, присутствующие во время приступа, являются парными.
  с приступом и стали условными раздражителями, способными производить
  условные реакции страха, беспокойства, ужаса, беспомощности,
  и другие отрицательные эмоции.

Классическая теория обусловливания предсказывает, что любые присутствующие раздражители
во время насильственного преступления — потенциальные условные раздражители
которые будут вызывать условный страх, беспокойство и другие негативные
эмоции, когда жертва встречает их.

• Таким образом, характеристики нападавшего (например, возраст,
  расы, одежды, отличительных черт) или характеристик
  параметр (например, время дня, когда произошла атака,
  особенности обстановки) могут стать условными раздражителями.

Классическая теория обусловливания также предполагает, что отрицательные эмоциональные
реакции, обусловленные определенным стимулом, могут обобщать
на похожие раздражители.

• Таким образом, женщина, проявляющая условную реакцию страха на
  вид ее насильника может также вызвать страх перед раздражителем
  мужчин, которые напоминают насильника через процесс стимула
  Обобщение .

• В конце концов, этот процесс генерализации стимула может привести к
  жертва изнасилования демонстрирует условный страх всем мужчинам.

Поведение избегания

Наиболее частая реакция на условные раздражители, связанные с преступлением
поведение избегания . Таким образом, возникает естественная тенденция
для потерпевших от преступлений, чтобы избежать контакта с связанными с преступлением обусловленными
стимулы и избегать ситуаций, в которых они соприкасаются
с такими раздражителями.

Кондиционирование второго порядка

Последний классический механизм кондиционирования с важными последствиями
для понимания поведения жертв преступлений — второго порядка
кондиционер .Если нейтральный раздражитель сочетается с условным
стимула (без предъявления безусловного стимула), это
нейтральный стимул становится условным стимулом второго порядка
это также может вызвать условную реакцию.

• Таким образом, любые раздражители, присутствующие одновременно, имеют отношение к преступлению.
  условный раздражитель может стать условным раздражителем второго порядка.
  стимул, который также вызывает страх, другие негативные эмоции и
  сильная склонность к поведению избегания.

• Это важно для практиков, таких как полиция, прокуратура,
  и поставщики услуг для жертв могут стать второстепенными
  условный раздражитель.

Классическое кондиционирование и реакции жертв
в систему уголовного правосудия

Применение этих классических принципов кондиционирования к жертвам
взаимодействие с системой уголовного правосудия помогает нам понять
почему система уголовного правосудия вызывает такой стресс для многих жертв.

Во-первых, участие в системе уголовного правосудия требует преступления.
жертвы сталкиваются со многими когнитивными и средовыми стимулами
которые напоминают им о преступлении. Они варьируются от:

• Необходимость смотреть на подсудимого в зале суда.

• Обдумывание деталей преступления при подготовке
  для дачи показаний.

• Противостояние члену «условных раздражителей второго порядка»
  в форме полиции, защитников потерпевших / свидетелей и прокуроров.

Во-вторых, столкнувшись со всеми этими связанными с преступлением условными стимулами
часто приводит к избегающему поведению со стороны жертв.

• Такое поведение избегания порождается условным страхом и
  беспокойство, а не апатия. Избегание может привести к тому, что жертва отменит или
  не приходить на прием к сотрудникам системы уголовного правосудия,
  или защитники жертв.

Другие источники напряжения

Помимо обусловливания, есть несколько других причин, по которым
взаимодействие с системой уголовного правосудия может вызывать стресс
для жертв.

• Одна из причин, по которой общение вызывает стресс, заключается в том, что жертвам не хватает
  информация об этой системе и ее процедурах, а также о жертвах
  бояться неизвестного.

• Вторая причина, по которой общение вызывает стресс, заключается в том, что жертвы
  обеспокоены тем, поверят ли им и воспримут ли они всерьез
  системой уголовного правосудия.

Большинство жертв рассматривают систему уголовного правосудия как репрезентативную.
общества в целом, и верят ли им и принимают ли они
серьезно системой указывает им, верят ли они
и всерьез воспринимается обществом.

Самообследование Глава 3

Теоретические перспективы виктимологии

и критические исследования

1) Когда возникло исследование жертв преступлений?
и в чем была его цель?

2) Опишите происхождение термина «жертва».
и эволюция его определения и коннотаций?

3) Как повлияло движение за права жертв преступлений
область виктимологии?

4) Кратко объясните «классическое обусловливание».
и как это может повлиять на реакцию жертв на уголовное правосудие
системы и поставщики услуг для жертв.

5) Определите три фактора высокого риска, связанных с
вероятность виктимизации от преступления?

Ссылки

Адлер Н. Э., Бойс Т., Чесни М. А., Коэн С., Фолкман С.,
Кан, Р. Л., и Сайм, С. Л. (1994). Социально-экономический статус и
здоровье. Американский психолог, 49, 15-24.

Агетон, С.С. (1983). Сексуальное насилие среди подростков.
Лексингтон, Массачусетс: Lexington Books.

Бахман, Р.(1994). Насилие против женщин. Национальная виктимизация преступности
отчет об обследовании. Министерство юстиции США, Управление программ юстиции,
Бюро статистики юстиции.

Бреслау, Н., Дэвис, Г.С., Андрески, П. и Петерсон, Э. (1991).
Травматические события и посттравматическое стрессовое расстройство в городе
население молодежи. Архив общей психиатрии,
48, 216-222.

Бюро статистики юстиции (1992 год). Преступная виктимизация
в США, 1990 г.Вашингтон, округ Колумбия: Правительство США
Типография.

Коттлер, Л. Б., Комптон, В. М., Магер, Д. Шпицнагель, Э. Л., &
Янка, А. (1992). Посттравматическое стрессовое расстройство среди веществ
пользователи из общей популяции. Американский журнал психиатрии,
149, 664-670.

Дембо Р., Уильямс Л., Шмейдлер Дж., Берри Э., Вотке В.,
Гетреу А., Уиш Э. Д. и Кристенсен К. (1992). Структурный
модель, исследующая взаимосвязь между физическим насилием над детьми,
сексуальная виктимизация и употребление марихуаны / гашиша в делинквентных
молодежь: лонгитюдное исследование.Насилие и жертвы, 7, 41-62.

Федеральное бюро расследований (1992). Единые отчеты о преступлениях:
Преступность в Соединенных Штатах: 1991 год. Вашингтон, округ Колумбия: правительство США.
Типография.

Геллес, Р.Дж. И Straus, M.A. (1988). Интимное насилие.
Нью-Йорк: Саймон и Шустер.

Готфредсон, М.Р. (1981). Об этиологии криминальной виктимизации.
Журнал уголовного права и криминологии, 72, 714-726.

Хэнсон, Р.Ф., Фриди, Дж. Р., Килпатрик, Д. Б., & Сондерс,
Б. Э. (1993, ноябрь). Гражданские беспорядки в Лос-Анджелесе: разнообразие
in Сообщество, раса / этническая принадлежность и пол. Постер представлен
на Ежегодном собрании Ассоциации содействия развитию
Поведенческая терапия, Атланта, Джорджия.

Хэнсон, Р.Ф., Килпатрик, Д.Г., Фальсетто, С.А., и Резник,
H.S. (под давлением). Насильственные преступления и психическое здоровье. В J.R. Freedy
& S.E. Хобфолл (ред.), Травматический стресс: от теории к
Упражняться.Нью-Йорк: Пленум Пресс.

Хэнсон, Р.Ф., Килпатрик, Д.Г., Фальсетти, С.А., Резник, Х.С.,
И Уивер Т. (в печати). Жестокие преступления и психологическая адаптация.
В J.R. Freedy & S.E. Хобфолл (ред.), Травматический стресс:
Теория и практика (стр. 129–161). Нью-Йорк: Пленум Пресс.

Кармен, А., (1990). Жертва преступления: Введение в виктимологию.
Белмонт, Калифорния: Издательская компания Wadsworth.

Килпатрик, Д. (1986).Обращение к потребностям травмированных жертв.
Практический прокурор, 15-18.

Килпатрик, Д. (1995). Проблемы психического здоровья, связанные с преступностью
виктимизация. Неопубликованная статья подготовлена ​​для Национального Преступления
Повестка дня жертв.

Килпатрик Д. Г., Эдмундс К. Н. и Сеймур А. К. (1992).
Изнасилование в Америке: доклад нации. Арлингтон, Вирджиния:
Национальный центр помощи пострадавшим и Медицинский университет Южной Каролины.

Килпатрик, Д.Г., & Отто, Р.К. (1987). Конституционно гарантированный
участие в уголовном процессе для потерпевших: возможные последствия
на психологическое функционирование. Обзор закона штата Уэйн, 34 (1),
7-28.

Килпатрик, Д. И Резник, H.S. (1991, ноябрь). Важность
эпидемиологии: значение для изучения связанных с изнасилованием
Этиология посттравматического стрессового расстройства. Документ представлен на 25-м ежегодном собрании
Ассоциации по развитию поведенческой терапии, New
Йорк.

Килпатрик, Д. Г., Резник, Х. С., Фриди, Дж. Р., Пелковиц, Д.,
Резик, П. А., Рот, С., и ван дер Колк, Б. (1994). Посттравматический
полевые испытания стрессового расстройства: акцент на критерии А и в целом
Диагностика посттравматического стрессового расстройства. Справочник DSM-IV. Вашингтон, округ Колумбия: американский
Психиатрическая пресса.

Килпатрик Д.Г., Резник Х.С., Сондерс Б.Е. И Бест, К.
(под давлением). Изнасилование, другое насилие в отношении женщин и посттравматические
стрессовое расстройство: критические вопросы в оценке психопатологии неблагоприятного воздействия, стресса.
отношение.В Б. Доренвенд (ред.), Невзгоды, стресс,
И психопатология, Вашингтон, округ Колумбия: Американская психиатрическая больница.
Нажмите.

Килпатрик, Д. Г., Резник, Х. С., Сондерс, Б. Э. и Бест,
К. Л. (1989). Модуль национального женского исследования посттравматического стрессового расстройства. Не опубликовано
инструмент. Чарльстон, Южная Каролина: Исследование и лечение жертв преступлений
Центр, Отделение психиатрии и поведенческих наук, Медицинский
Университет Южной Каролины.

Килпатрик, Д., Резник, Х.С., Сондерс, Б.Е., Бест, К.Л., &
Эпштейн, Дж. (Июнь 1994 г.). Жестокое нападение и алкогольная зависимость
среди женщин: результаты лонгитюдного исследования. Исследовательское общество
по алкоголизму, Реферат № 80, с.433.

Килпатрик Д. Г., Сеймур А. К. и Бойл Дж. (1991). Америка
высказывается: Отношение граждан к правам жертв и насилию.
Арлингтон, Вирджиния: Национальный центр помощи жертвам.

Килпатрик, Д. Г., Веронен, Л. Дж., И Ресик, П.А. (1982).
Психологические последствия изнасилования: стратегии оценки и лечения.
В Д. М. Доли, Р. И. Мередити и А. Р. Чиминеро (ред.),
Поведенческая медицина: стратегии оценки и лечения.
Нью-Йорк: Пленум.

Косс, М. П. и Динеро, Т. Э. (1989). Дискриминантный анализ
факторов риска сексуальной виктимизации среди национальной выборки
женщин колледжа. Журнал консалтинговой и клинической психологии
57: 242-250.

Лауб, Дж.Х. (1990). Модели криминальной виктимизации в
Соединенные Штаты. Жертвы преступлений: проблемы, политика и программы.
В A.J. Луриджио, В.Г. Скоган и Р.С. Дэвис (ред.) Sage Publications.
С. 23-49.

Моуби, Р.И., Уокейт, С. (1994). Критическая виктимология.
Таузенд-Оукс, Калифорния: Sage Publications.

Мендельсон, Б. (1963) Происхождение виктимологии. Excerpta Criminologica,
т. 3. С. 239–256.

Норрис, Ф.Х. (1992). Эпидемиология травм: частота и влияние
различных потенциально травмирующих событий для разных демографических
группы. Журнал консалтинговой и клинической психологии ,
60 , 409-418.

Павлов, И. (1906). Научное исследование психического
способности или процессы у высших животных. Наука,
24, 158–177.

Резник, Х.С., Килпатрик, Д.Г., Дански, Б.С., Сондерс, Б.Е.,
И Бест, К.Л. (1993). Распространенность гражданских травм и посттравматического стрессового расстройства
в репрезентативной национальной выборке женщин. Журнал клинических
И психология консультирования 61 (6).

Рейсс, А. Дж., И Рот, Дж. А. (1993). Понимание и предотвращение
насилие. Вашингтон, округ Колумбия: National Academy Press.

Роберсон, К. (1994). Введение в уголовное правосудие.
Плейсервилль, Калифорния: издательская компания Copperhouse.

Розенберг, М. И Фенли, М.А. (Ред.). (1991). Насилие
в Америке: подход к общественному здравоохранению . Нью-Йорк: Оксфордский университет
Нажмите.

Розенберг, М. И Мерси, Дж. (1991). Насильственное насилие.
In Violence in America , pp 12-50, New York: Oxford University.
Нажмите.

Сэмпсон, Р.Дж. И Лауритсен, Дж. Л. (1994). Насильственная виктимизация
и правонарушения: на индивидуальном, ситуативном и общинном уровнях.
факторы риска. В Понимание и предотвращение насилия, Vol.3 , Reiss, A.J. И Рот, Дж. (Ред.), Стр. 1-114, Вашингтон,
ДК: Национальная академия прессы.

Страус, М.А. (1984). Семейное насилие и преступления вне семьи и
насилие. В A. J. Lincoln & M. A. Straus (Eds.), Crime
и семья. Спрингфилд, Иллинойс: Томас.

Фон Хентиг, Х. (1948). Преступник и его жертва. Новый
Хейвен, Коннектикут: Издательство Йельского университета.

Уитакер, К. Дж., И Бастиан, Л. Д. (1991). Подростковые жертвы:
Отчет о национальном исследовании преступности.Вашингтон, округ Колумбия: США
Департамент правосудия

Видом, С. С. (1989). Цикл насилия. Наука, 244, г.
160-166.

Видом, С. С. (1992). Цикл насилия. Национальный институт
юстиции: исследование вкратце. Вашингтон, округ Колумбия: Департамент США
правосудия.

Видом, С. С. (1994). Семейное насилие на протяжении всего жизненного цикла.
Документ, представленный в журнале Proceedings of American Medical Association’s
Национальная конференция по семейному насилию: здоровье и справедливость, Вашингтон,
ОКРУГ КОЛУМБИЯ.

Wyatt, G.E., Guthrie, D., Notgrass, C.M. (1992). Дифференциальный
последствия сексуального насилия над детьми женщин и последующей повторной виктимизации.
Журнал консалтинговой и клинической психологии, 60,
167-173.

Завиц, М. В. (1983). Доклад народу о преступности и правосудии:
Данные. Вашингтон, округ Колумбия: Министерство юстиции США, Бюро
статистики правосудия, документ № NCJ-87068; Департамент США
Правосудие, Бюро статистики юстиции, документ № NCJ-87068.

Вернуться к NVAA

Информация на этой странице заархивирована и предоставляется только для справки.

Значение совпадения жертвы и правонарушителя для криминологической теории и политики предупреждения преступности · CrimRxiv

Криминологическая теория разработана без ожидания совпадения жертвы и правонарушителя. Большинство теоретиков и политиков в области преступности считает, что для раскрытия преступления необходимо раскрыть преступника. Современные теории выбора основаны на ином взгляде, развиваясь на основе данных о жертвах, рассматривая уязвимость цели как существенную для преступного деяния и с полным осознанием совпадения.Здесь мы обсуждаем упор на преступников в криминологии как несовместимый с фактами совпадения. Фактические данные показывают, что совпадение потерпевшего и правонарушителя постоянно обнаруживается, что подразумевает, что правонарушение и виктимизация возникают по схожим основным причинам и что правонарушители действуют в основном в ответ на цели. Этот вывод имеет важные последствия. Во-первых, любая теория преступления, которая не может логически предсказать совпадение как факт, может быть опровергнута. Во-вторых, перспектива выбора предлагает теорию осторожного поведения, которая требует политической повестки дня, поощряющей действия потенциальных жертв против преступности.

Известные теории криминологии часто содержат переменные, которые могут похвастаться скромным успехом в прогнозировании преступного поведения. Что касается коррелятов, этого нельзя сказать о самооценке виктимизации, которая довольно сильно связана с правонарушением. Действительно, вскоре после появления первых крупномасштабных обследований потерпевших в 1970-х годах Рейсс (1981, стр. 711) пришел к выводу, что «любая теория, предполагающая отсутствие совпадений между группами жертв и правонарушителей, или что они представляют собой разные типы человек искажает эмпирическое исследование.«В целом, четыре десятилетия последующих исследований еще не доказали, что Рейсс ошибался (Berg & Mulford 2020, Lauritsen & Laub 2007). Корреляция, помимо того, что она сильна, по-видимому, сохраняется в разных группах, в разные периоды времени и в разных местах, и все это, возможно, помещает ее в число наиболее важных основных фактов преступности. Тем не менее криминологи не уделили достаточного внимания последствиям совпадения для объяснения преступлений и борьбы с ними. Факты не имеют автоматического значения.

Криминология ответила так, как будто совпадение потерпевшего и правонарушителя было ненужным для понимания преступления и его предотвращения.Напротив, преступник был и остается опорой криминологии и пользуется всеобщим вниманием. Неудивительно, что практические рекомендации практикующим специалистам отражают эту приоритезацию. Отчет 2020 года о науке о стратегиях сокращения насилия является лишь недавним примером: обстоятельства правонарушителя являются общим знаменателем почти для всех политических предложений, например, ограничение доступа к оружию, контроль над злоупотреблением психоактивными веществами, изменение антисоциальных норм (John Jay Coll. Res. Advis Group Пред.Снижение уровня насилия в обществе 2020 г.). В какой степени любая из этих политик актуальна для объекта преступления, косвенно. Криминологические объяснения падения преступности, начавшегося в начале 1990-х годов, аналогичным образом сосредоточены на преступнике (Rosenfeld 2018). Ситуативные точки зрения выбора и возможности, напротив, взвешивают действия жертвы преступления, но они также продемонстрировали ограниченный интерес к объяснению этих действий: скорее, основная цель состоит в том, чтобы понять, как манипулировать восприятием стоимости преступника . предотвращать криминальные события (Cook 1986).За некоторыми исключениями (например, Фаррелл и др., 2011) преобладающий посыл в криминологии очевиден: раскрыть преступника, и один решит проблему преступления.

Однако в определенных сегментах криминологии пересечение жертвы и правонарушителя имело огромное влияние. Несколько основных теорий преступности были построены на данных о потерпевших, и они признали совпадение, а также важность целевого поведения в этиологии преступного деяния (Berg & Felson 2016, Gottfredson 2021).Если действия жертвы имеют значение для решений преступника, естественным следующим шагом теоретиков будет исследование причин поведения жертвы преступления. И совпадение жертвы и правонарушителя дало некоторые важные идеи. К концу 1990-х стало ясно, что преступники и жертвы обладают многими общими качествами. Сюда входило предпочтение деятельности, которая позволяла субъекту свободы совершать не только преступные действия, но и действия, которые повышали его уязвимость перед виктимизацией (Osgood et al.1996, Schreck 1999, Schreck & Berg 2021, Turanovic & Pratt 2019). Это означало, что схожие процессы учитывали как правонарушения, так и виктимизацию — возможность, которая предполагает основную политическую повестку дня для криминологии, направленную на изменение целевого поведения. Если простые и недорогие меры предосторожности эффективно устраняют возможности у потенциальных правонарушителей, из этого следует, что содействие их широкому и последовательному использованию должно стать приоритетом политики. Какой бы подход ни был эффективным для раскрытия преступления, он должен снизить уязвимость людей перед преступлением.Однако более обычные альтернативные меры направлены исключительно на правонарушителя, и эти усилия часто связаны с силой системы уголовного правосудия.

В то время как совпадение между жертвой и правонарушителем является фундаментальным фактом, подтвержденным обширной наукой, фактом, побуждающим уделять внимание принятию решений о цели преступления, сосредоточение внимания на преступнике — загадочная особенность современной криминологии. Таким образом, кажется, что демонстрация того, как единый процесс лежит в основе совершения правонарушений и уязвимости перед преступностью, ценно как для криминологической теории, так и для политики предотвращения.Имея в виду эту цель, мы рассматриваем общие контуры эмпирических данных о перекрытии, показывая их надежность (см. Также Berg 2012, Lauritsen & Laub 2007). Обратите внимание, что мы, за исключением этого обзора, акты жестокого обращения с детьми, жестокого обращения с пожилыми людьми, виктимизации тех, кто находится под законной опекой, или любых связанных преступлений, когда жертва не может осуществить выбор или когда это реалистично сделать выбор вариантом. Мы описываем, как теории преступности пытались устранить перекрытие, хотя мы не утверждаем, что все теории могут давать гипотезы, согласующиеся с доказательствами (Schreck & Berg 2021).Однако для тех теорий, которые могут это сделать, пересечение жертвы и правонарушителя может дать представление о трактовке другой стороны уравнения преступности: о принятии решения жертвой-человеком. В заключение мы рассмотрим последствия совпадения потерпевшего и правонарушителя для улучшения нашего понимания причин преступности, а также для информирования об общих принципах политики предупреждения преступности.

Криминология исторически не занимала твердой позиции в отношении взаимосвязи между виктимизацией и правонарушением, вероятно, потому, что это не было предусмотрено основополагающими предпосылками данной дисциплины.С появлением и популярностью позитивизма предполагалось, что преступники будут отличаться от других людей, их поведение вытекает из конкретных и наблюдаемых патологий, которые заставили их нарушать закон (Roshier 1989). Заявления криминалистов середины двадцатого века казались логически совместимыми с этой позицией и часто отражали веру в то, что преступники и жертвы были отдельными сущностями (например, Sykes & Matza 1957, von Hentig 1948). В этой работе почти не упоминается потенциальная жертва как активный агент, делающий выбор, влияющий на криминальные возможности — вместо этого в этих теориях преступники сами создавали свои возможности (Gottfredson & Hirschi 2003).

Обнаружение совпадения потерпевшего и преступника в середине двадцатого века стало результатом статистического анализа официальных данных о преступности. Некоторые из самых ранних свидетельств были представлены в исследовании Вольфганга (1958) об убийствах в Филадельфии. Он определил, что у большинства жертв убийств были записи об арестах, часто за насильственные преступления, и многие жертвы вели действия, которые спровоцировали убийства. Эти открытия первоначально вызвали небольшую теоретическую реакцию, и Вольфганг и его современники полагали, что это совпадение является культурным артефактом, ограниченным районами городской бедности (Singer 1986).Тем не менее Торнберри и Фиглио (1974), используя данные когорты по рождению, исследовали виктимизацию и правонарушения в демографических группах и обнаружили закономерности настойчивости (см. Также Singer 1981). Но, как это часто бывает со многими открытиями сегодняшних исследований, которые достигаются индуктивным путем, у этой дисциплины не было особых причин для того, чтобы возвысить этот вопрос до уровня исследовательского приоритета и соответствующим образом пересмотреть свои теории.

Появление крупномасштабных обследований в Соединенных Штатах и ​​за рубежом в 1970-х годах привело к постепенным изменениям, в результате чего появилась литература, показывающая, что жертвы и правонарушители имеют удивительно одинаковые социально-демографические профили (Hindelang 1976, 1981).Эта работа также показала, что пересечение жертвы и правонарушителя вовсе не ограничивалось конкретными социальными условиями (например, Sparks & Dodd 1977). Фактически, его можно найти практически везде. Анализ Готтфредсона (1984) Британского обзора преступности показал, что совпадение потерпевших и правонарушителей не ограничивается только Соединенными Штатами, группами высокого риска или серьезными преступными правонарушениями среди горожан, но присутствует среди населения в целом. Последующие исследования в других странах дадут аналогичные результаты (например,г., Enzmann et al. 2017). Обращает на себя внимание тот факт, что Готфредсон также обнаружил корреляцию между виктимизацией и самопровозглашенными дорожно-транспортными происшествиями, что говорит о существовании общих существенных коррелятов между преступностью и виктимизацией, помимо демографических сходств, обнаруженных к тому моменту (Hindelang 1981). Лауритсен и ее коллеги (1992), используя данные Национального опроса молодежи, пошли дальше и изучили основные переменные, которые якобы были причинами преступности, например, элементы социальных связей и девиантных ассоциаций сверстников, и обнаружили, что эти переменные также предсказывают виктимизация.Эта работа также показала, что по сравнению с переменными, подразумеваемыми в основных криминологических теориях, самоотчетное правонарушение и преступное поведение оказали одними из самых сильных эффектов на риск человека подвергнуться насильственной виктимизации (Lauritsen et al., 1992), что также очевидно в проспективных продольных исследованиях. исследования молодежи (например, Loeber et al. 2001).

С такими выводами стало ясно, что криминологические теории предлагают готовую отправную точку для понимания выбора и индивидуальных различий, которые создают уязвимость перед преступностью.Более поздние исследования только продолжают эту схему открытий, но в других научных областях детерминанты преступности и виктимизации также предсказывают смертельные и нефатальные травмы, несчастные случаи, а также плохое психическое и физическое здоровье (см. Junger et al. 1995, Moffitt et al. 2011 , Odgers et al.2007, Skinner et al.2020). Более того, анализ стрельбы со смертельным и несмертельным исходом показал, что как жертвы, так и правонарушители сгруппированы в небольшие однородные социальные сети (например, Papachristos et al.2015). Идея общих коррелятов окажется решающей для криминологии, поскольку ставит под сомнение практику рассмотрения теорий преступности и виктимизации как не связанных между собой тем (Schreck & Berg 2021).

Естественно, поскольку есть невинные жертвы преступлений, исследователи попытались проверить пределы совпадения, выяснив, имеют ли правонарушение и виктимизация различную этиологию — или, по крайней мере, коррелируют, которые предсказывают один исход в большей степени, чем другой. Schreck et al. (2008) иллюстрируют одну из этих попыток, используя репрезентативные на национальном уровне данные по выборке подростков из США. Хотя, как и ожидалось, были явно «чистые типы» преступников и жертв, данные показали, что более широкая картина заключалась в наложении ролей (см. Также Melde et al.2016). Ситуационные исследования, проведенные в Швейцарии, предоставили доказательства того, что нормы маскулинности предсказывают большую тенденцию быть правонарушителем, чем жертвой, тогда как тревога и депрессия предсказывают большую тенденцию быть жертвой (Van Gelder et al.2015), предполагая, что дифференциация ролей является эмпирической реальностью. , хотя его распространенность не ясна. Однако более обычные модели для переменных, производящих дифференциацию ролей жертвы и правонарушителя, как правило, не ожидаются теоретически; также не похоже, чтобы в результатах более поздних исследований прослеживались закономерности (например,г., Рейд и Салливан, 2012 г.).

Короче говоря, у потерпевших и преступников одни и те же существенные предикторы (см. Также Lauritsen & Laub 2007), и это верно для выборок по всему миру. Хотя отдельные группы каждого из них, безусловно, существуют, в целом данные свидетельствуют о том, что, по-видимому, не существует каких-либо последовательно заслуживающих доверия коррелятов, которые их различают, предполагая, что то, что было обнаружено до сих пор, является артефактами данных. Или, другими словами, криминология еще не представила правдоподобных эмпирических аргументов в пользу того, чтобы рассматривать правонарушителей и жертв как отдельные сущности, созданные уникальными процессами, помимо жертв, которые не могут совершать правонарушения, потому что у них нет физических возможностей для этого (например,г., наиболее хрупкие из стариков, маленькие дети, инвалиды).

В дополнение к работе по дифференцированию жертв от правонарушителей были предприняты попытки изучить изменяющуюся природу пересечения жертвы и правонарушителя на протяжении всей жизни (например, Beckley et al. 2018, Reisig & Holtfreter 2018). Некоторые исследователи предполагают, что виктимизация может инициировать процесс отказа от уголовного правонарушения, то есть направление корреляции между жертвой и правонарушителем либо исчезает, либо меняется с положительного на отрицательное (см. Lauritsen & Laub 2007).Фарролл и Калверли (2006), например, заметили, что на арест взрослых испытуемых не повлиял опыт виктимизации. В этнографической работе сообщается, что бывшие преступники объясняют свое собственное прекращение преступной деятельности виктимизацией и опасностями, которые она представляет для ценных частей их жизни (например, Carlsson 2013). Сила внутриличностных отношений между правонарушением и виктимизацией действительно снижается с возрастом людей, по-видимому, из-за реформы созревания, а не из-за влияния существенных переменных, ожидаемых в рамках жизненного цикла (Schreck et al.2017). Таким образом, в эмпирической литературе мало доказательств того, что со временем виктимизация становится причиной отказа от преступности.

Пересечение жертвы и правонарушителя также, по-видимому, сохраняется во всех параметрах отношений и единицах анализа. В частности, в контексте насилия со стороны интимного партнера преступники и их жертвы считаются четко отдельными группами. Тем не менее, виктимизация и оскорбления тесно взаимосвязаны между теми, кто с наибольшей вероятностью нападет на своих партнеров (Moffitt et al. 2001, Taylor et al.2019, Тиллиер и Райт 2014). Перекрытие очевидно даже в контролируемых условиях, например, среди заключенных (Daquin & Daigle 2020) и в исследованиях агрессии сверстников в дошкольных учреждениях (Barker et al. 2008). Исследователи продолжали оценивать наличие совпадения среди демографических групп, таких как коренные американцы (Reingle & Maldonado-Molina 2012). Так же, как кажется, что существует несколько настроек, в которых нет совпадения, разумно сделать вывод, что не существует демографической группы, в которой не существует совпадения.Кроме того, многоуровневые исследования показывают, что сила взаимосвязи между правонарушением и виктимизацией варьируется в зависимости от района проживания, указывая на то, что взаимосвязь сильнее в неблагополучных районах и слабее в среде с низким уровнем бедности (Berg & Loeber 2011).

Хотя результаты исследования совпадения потерпевших и правонарушителей довольно последовательны, остаются методологические проблемы (см. Berg & Mulford 2020). Один из них — вопрос о том, предшествует ли правонарушение виктимизации или наоборот (Ousey et al.2011). Некоторые ученые предположили, что знание того, предшествовала ли виктимизация правонарушению, может пролить свет на то, связано ли, например, большая часть совпадений с местью, или же виктимизация является частью жизненного пути преступного правонарушения (см. Lauritsen & Laub 2007). Попытки решить эту проблему обычно включают определение периодов задержки между мерами виктимизации и правонарушения. Таким образом, исследователь налагает на перекрытие причинный порядок. Однако эти задержки, вероятно, не содержат информации о действиях, происходящих между волнами.Вопрос о том, добавляют ли запаздывающие спецификации существенную ясность выводам из причинно-следственных оценок перекрытия, является спорным (Wilcox et al. 2009). Еще больше усложняет ситуацию тот факт, что одно и то же лицо может играть роль жертвы и правонарушителя в одном преступном происшествии (Berg 2012). Таким образом, увязка самоотчетов о правонарушении со случаями самооценки виктимизации означает, что исследователи, вероятно, получают оценки корреляции между криминальными событиями и необязательно действиями. Как сообщает Berg & Mulford (2020, стр.26) утверждают, что «размещение виктимизации и правонарушения в их надлежащей временной последовательности в рамках инцидента, как правило, невозможно из-за неточности доступных инструментов измерения самоотчетов и протоколов исследований». Таким образом, определение лагов не может изменить известные факты перекрытия.

Другая проблема, имеющая методологическое и существенное значение, связана с этой систематической ошибкой отбора. Существующие ранее различия потенциально разделяют людей на насильственные действия и тем самым искажают корреляцию между правонарушением и виктимизацией.Без надлежащей корректировки систематической ошибки отбора, будь то ненаблюдаемая или наблюдаемая, стабильная или изменяющаяся во времени, исследования могут преувеличить силу перекрытия. Оценки продольных исследований с поправками на выбор показали, что положительная корреляция между правонарушением и виктимизацией остается значительной и устойчивой (Berg & Loeber 2011, Chen 2009, Ousey et al. 2011). Однако предвзятость отбора следует рассматривать не столько как методологическую проблему, сколько как теоретическую головоломку.Другими словами, процессы, лежащие в основе отбора, имеют теоретическое значение, и любые утверждения об объяснительной роли смещения выбора должны быть связаны с теоретической структурой, которая формулирует качества этого смещения. Утверждение, что эффекты отбора могут объяснять некоторую часть совпадения потерпевшего и правонарушителя, не дает исследователю существенной информации, необходимой для разработки теории и политики.

Несмотря на методологические проблемы, мы можем быть уверены в том, что почти везде виктимизация положительно коррелирует с преступным поведением.Любое различие в силе совпадения потерпевшего и правонарушителя несущественно, поскольку оно остается таким же стабильным фактом, как и любой другой факт, который криминологи считают основополагающим для понимания преступности (например, кривая возраст-преступность). Хотя криминологи полвека назад по понятным причинам не должны были реагировать на последствия пересечения жертвы и правонарушителя для теории и политики, ситуация заметно изменилась.

Наличие перекрытия между потерпевшим и правонарушителем, каким бы стабильным и повсеместным оно ни было, не позволяет автоматически выявить, насколько это важно.Немногие крупные теоретики преступности предложили прямые и ясные объяснения (Schreck et al. 2008). Однако исследователи виктимизации быстро осознали значение того, что показали данные (например, Gottfredson 1984, Reiss 1981). В одном из первых исследований крупномасштабных данных о виктимизации, Хинделанг (1976) был достаточно впечатлен сходством правонарушителей и жертв, чтобы предложить расширить теорию преступления, чтобы учесть виктимизацию. Тем не менее, до начала 1990-х годов практически не было признаков того, что теоретики видели ценность в разработке теоретических или политических последствий пересечения жертвы и правонарушителя.Здесь мы рассматриваем то, что некоторые основные теории сообщили на сегодняшний день.

Культурные объяснения

На протяжении почти столетия культура занимала выдающееся место среди предполагаемых причин преступлений, особенно актов межличностного насилия. Эти теории предполагают связь между присутствием субкультуры или оппозиционной культуры в социальной среде и различиями в уровне преступности и насилия. Согласно этим рамкам, члены одной группы извлекли уроки из своей социальной среды предписывающие нормы поведения, которые призывали к поведению, которое другие группы определили в своих правовых кодексах как ненормативное и преступное.Таким образом, человеческое действие возникает из сценариев или определений правильного и неправильного. Культурные теории давно придерживаются мнения, что совпадение потерпевшего и правонарушителя является продуктом норм поведения, которые одобряют преступление и насилие (см. Lauritsen & Laub 2007).

В соответствии с этими предположениями, Вольфганг (1958) объяснил сходство жертв и правонарушителей, подразумевая нормы чести среди низших классов . Сингер (1986) развил эту теорию дальше. Здесь совпадение было продуктом культурной среды, неотъемлемой частью которой была месть.Согласно Сингеру (1986, стр. 61), там, где люди придерживаются взглядов, благоприятствующих насилию, их конфликты часто перерастают в «взаимный обмен, в котором за насилием следует возмездие». Жертвы преступления могут стать правонарушителями из-за норм, оправдывающих возмездие. Таким образом, опыт виктимизации вызывает сценарий, призывающий к ответным мерам. Это явно контрастирует со сценарием реакции среднего класса, где «доминирующие культурные ценности диктуют необходимость вызова полиции» (Singer 1986, p.68). Или, иначе говоря, совпадение существует только в определенных элементах низшего класса, где возмездие является нормативной чертой, но не где-либо еще, и особенно среди средних классов, где люди приобщены к использованию альтернативных средств разрешения конфликта, таких как вызов полиции.

Культурные отчеты обычно описывают систему ценностей, основанную на концепции личной чести, предполагающей поддержание уважения. Здесь уважение — это ценный статус, который легко потерять, что приводит к низкой терпимости к оскорблениям.Нарушения себя другими людьми символизируют враждебные намерения, независимо от реальных намерений. Подходящим ответом для управления этими нарушениями является «немедленное усиление [их] приоритета» посредством физического нападения на виновную сторону (Horowitz, 1983, p. 82). В этих обстоятельствах виктимизация приобретает широкий смысл, оправдывая ответный удар даже за тривиальные нарушения границ (Куни, 1998). Использование насилия (или демонстрация готовности к насилию) повышает статус; однако невыполнение этого требования ставит под угрозу статус.Таким образом, те, кто выступает менее агрессивно или склонны к примирению, кажутся слабыми. Таким образом, как и в модели Зингера (1986), в отчете Андерсона (1999) о кодексе улиц в современных городских условиях предполагаются особые условия, в которых пересечение жертвы и правонарушителя не применяется. К тем, кто меньше верит в идею о том, что их положение зависит от готовности к насилию, и тех, кто выступает как недостаточно агрессивных, будут рассматривать как «болванов» и подвергать преследованиям (Стюарт и др., 2006). Как Андерсон (1999, стр.130) утверждал, что совершенно необходимо «не позволять другим обижать вас», и поэтому «сообщение о том, что вы не пустяк, должно быть отправлено громко и четко». Базовая интерпретация культурных представлений предполагает, что там, где важен кодекс чести, люди становятся преступниками и жертвами и вовлекаются в антиобщественные действия в целом. Таким образом, совпадение между жертвами и правонарушителями и ротация лиц, исполняющих эти две роли, является продуктом этого культурного устройства, благоприятствующего насилию и хищничеству.Качественные исследования предоставляют богатые иллюстрации того, как акты возмездия с применением насилия разворачиваются на улицах в результате предполагаемых нарушений чести и уважения (Jacobs & Wright, 2006).

Раннее многомерное исследование роли норм поведения в формировании пересечения между жертвой и правонарушителем не определяло меры этих культурных процессов. Напротив, в этом исследовании обычно делается вывод о том, что субкультурные процессы были причинным объяснением, основанным на простых доказательствах корреляции между правонарушением и виктимизацией (например,г., Зингер 1981). С тех пор в исследованиях были указаны меры, согласующиеся с различными концепциями культурных процессов, чтобы проверить предсказания этой точки зрения. Эта работа показала, что соблюдение кодексов чести увеличивает риск совершения правонарушений и виктимизации (Felson et al. 2018, Melde et al. 2016), что дает дополнительные доказательства наличия общих коррелятов. Кроме того, исследования показали, что наличие этих кодов в контексте соседства увеличивает силу перекрытия потерпевшего и правонарушителя (Berg et al.2012). Однако эти эффекты характерны не только для городских территорий, описанных Вольфгангом (1958); скорее, нормы чести присутствуют в различных социальных средах в разной степени и соответствуют большему риску виктимизации и правонарушений (O 2020). В целом, эмпирические данные свидетельствуют о том, что соблюдение кодекса чести или связанных норм поведения не учитывает совпадения потерпевшего и правонарушителя.

Объяснение контроля

Разновидности теории контроля были заметны в эмпирических исследованиях пересечения потерпевшего и правонарушителя.Теории контроля предполагают, что погоня за преимуществом и избегание боли направляет все человеческое поведение. Поскольку насилие или мошенничество по личным причинам, скорее всего, встретят противодействие со стороны цели и общества, совершают ли люди преступление или нет, зависит от сдерживающих факторов, с которыми сталкивается лицо, принимающее решения. В различных вариантах теорий контроля, как отметили Готтфредсон и Хирши (1990), особое внимание уделялось физическим или естественным ограничениям, юридическим наказаниям и моральным санкциям. Их версия теории самоконтроля фокусируется не столько на системах санкций, сколько на качестве привычек актера принимать решения, когда он сталкивается с выбором, который несет в себе предсказуемый, но неопределенный риск.Готтфредсон и Хирши (1990) предполагают, что правонарушители чувствительны к целевой уязвимости, а сама целевая уязвимость является продуктом выбора. Человек с низким самоконтролем мало думает о долгосрочных последствиях и поэтому вряд ли будет бояться какой-либо системы санкций, которая в момент принятия решения не представляет непосредственного и ощутимого риска.

Поскольку способность жертвы усложнять планы потенциального правонарушителя может варьироваться, понимание процесса принятия решений в отношении цели преступления становится важным с научной точки зрения.Цели иногда провоцируют своих обидчиков неподобающим или провокационным поведением (Luckenbill 1977, Schreck et al. 2021). Цели также предпочитают действия, которые приносят удовлетворение, но которые сближают их с другими правонарушителями или делают их желания менее трудными для исполнения (Schreck et al. 2002, Turanovic & Pratt 2019). Допущения теории контроля оказываются полезными для прогнозирования моделей предупредительного поведения против преступности и, таким образом, перекрытия между жертвой и правонарушителем. Поскольку меры предосторожности отражают беспокойство по поводу будущего неопределенного события, концепция самоконтроля становится актуальной для понимания процесса принятия решений (Schreck 1999, Turanovic & Pratt 2019).Человек, обладающий самоконтролем, с большей вероятностью будет уважать то, как решение, приносящее удовлетворение, может привести к повышению его собственной уязвимости перед преступлением, и воздерживаться от действий или снизить риск с помощью мер предосторожности. Например, исследование заключенных и их контактов в сообществе (Felson et al., 2018) показало, что самоконтроль снижает склонность респондентов к вербальной агрессии, что снижает их вовлеченность в столкновения с насилием. Точно так же сильное употребление алкоголя может вызвать приятные ощущения у пользователя, но пьянство также может по-разному раздражать других и сделать человека неспособным сопротивляться злоумышленнику.Те, у кого есть самоконтроль, с меньшей вероятностью будут пить, а затем станут жертвами (Franklin 2011) и с меньшей вероятностью будут вести себя агрессивно. Напротив, человек с низким самоконтролем будет проявлять приятное поведение, а затем надеяться, что все получится.

Какие предположения теории социального контроля справедливы для предсказаний о пересечении потерпевшего и преступника? Теоретически любые отношения между правонарушением и виктимизацией являются результатом слабых социальных связей или низкого самоконтроля. Этот прогноз основан на предположении, что правонарушения и виктимизация — общие результаты слабого социального контроля.Предыдущие исследования показали, что низкий самоконтроль предсказывает виктимизацию и правонарушение, но не объясняет отношения между ними (например, Schreck 1999). Точно так же импульсивность и связанные с ней показатели саморегулирования частично объясняют связь между виктимизацией и правонарушением, но не сводят ее к нулю (Loeber & Farrington 2011, Ousey et al. 2011). Для таких тестов исследователям важно учитывать, как контроль влияет на выбор ситуации. В теории самоконтроля, хотя цели действуют на ситуацию, ситуация также действует на них (Gottfredson 2011).Теории рационального выбора, такие как повседневная деятельность и подходы к образу жизни, поэтому являются логическим дополнением к теории контроля (Hirschi 1986).

Перспективы повседневной деятельности и образа жизни

С начала 1980-х годов перспектива повседневной деятельности / образа жизни (Cohen & Felson 1979, Hindelang et al. 1978) заняла важное место в дискуссиях об объяснении совпадения жертвы и правонарушителя. Важность этой точки зрения во многом связана с доступностью самоотчетов о виктимизации от широких слоев респондентов.Данные крупных обследований виктимизации, в частности Национального исследования преступности — ныне Национального исследования виктимизации от преступлений, — предоставили подробные изображения ситуационных характеристик насильственных событий (см. Lauritsen & Laub 2007). Что остается очевидным сегодня, так это то, что жертвы и правонарушители имели тенденцию быть похожими друг на друга демографически и вести схожий образ жизни; более того, уязвимость перед насилием распределяется среди населения неравномерно (Hindelang et al. 1978). Определенные виды деятельности и выбор образа жизни, организованные вокруг досуга, домашних приоритетов, материальных потребностей и производительности, значительно повышают уязвимость и привлекательность человека как объекта насилия (Lauritsen et al.1991). Перспективы повседневной деятельности и образа жизни берут в качестве основного предмета интереса ситуативные условия — прослеживаемые до социальной организации макроуровня, включая гендерное и классовое расслоение, — которые регулируют различную подверженность воздействию условий, в которых высок риск виктимизации.

Согласно этой точке зрения, демографические различия в вероятности виктимизации возникают из-за различий в образе жизни и повседневной деятельности, которые ставят людей в определенную степень близости к мотивированным правонарушителям и способным опекунам (Cohen & Felson 1979).Готтфредсон (1981) представил обоснование для объединения теории контроля с моделью повседневной деятельности / образа жизни на основании свидетельств наложения жертвы и правонарушителя. По словам Готтфредсона (1981, стр. 725–26), «одним из центральных строительных блоков концепции образа жизни было открытие, что факторы, наиболее тесно связанные с виктимизацией, являются факторами, которые, как было установлено, также связаны с правонарушением». Отвергая предположения о мотивирующем влиянии нормативных процессов, подразумеваемых в субкультурных моделях, Готфредсон (1984, стр.17) вместо этого утверждал, что «для некоторых существует образ жизни, который включает высокую вероятность несчастных случаев, виктимизации и правонарушений, возможно, из-за того, где они живут, куда идут и с кем общаются». Он утверждал, что обычные связи, которые препятствуют совершению правонарушений, также уменьшают подверженность мотивированным правонарушителям за счет ограничения деятельности в неохраняемых условиях, тем самым также снижая уязвимость.

В целом интерпретации повседневной деятельности и взглядов на образ жизни утверждают, что виктимизация и правонарушение аналогичным образом определяются разным воздействием на ситуации, способствующие насилию, и, следовательно, связь между ними, вероятно, ложная.Контроль теоретически значимых переменных воздействия должен снизить положительную корреляцию до нуля. Несколько исследований показали, что статистическая связь между правонарушением и виктимизацией остается сильной, несмотря на корректировку множества переменных, измеряющих подверженность риску в различных социальных сферах (см. Averdijk & Bernasco 2015, Sampson & Lauritsen 1990, Shaffer & Ruback 2002). Более того, показано, что преступная деятельность сильнее влияет на риск виктимизации и наоборот, чем демографические показатели и многие переменные, имеющие центральное значение для повседневной деятельности и взглядов на образ жизни (например,г., Felson et al. 2018, Дженсен и Браунфилд 1986, Сэмпсон и Лауритсен 1990, Стюарт и др. 2006 г.).

Научные усилия по проверке предположений относительно этиологии совпадения с точки зрения повседневной деятельности и образа жизни должны столкнуться с определенными методологическими и существенными загадками (Berg & Mulford 2020). Во-первых, большинство исследователей полагаются на довольно грубые частотные показатели среднего количества времени, которое люди сообщают о том, что они тратят на различные виды деятельности (например,g., частота ночей вне дома) с предположительно разными уровнями риска совершения преступлений и насилия, будь то дни, недели или месяцы. Эти показатели частоты не соответствуют случаям совершения уголовных преступлений или виктимизации. Таким образом, в этой работе в значительной степени отсутствуют меры по конкретным ситуациям, которые точно указывают, что человек делал, и где и с кем они это делали в точные временные рамки события преступления. Методы пространственно-временного бюджета подходят для того, чтобы частично закрыть этот пробел в измерениях (см. Wikström et al.2012. Во-вторых, узкая ориентация на риск совершения преступления, связанный с обычным образом жизни или деятельностью, должна разрешить теоретическую возможность того, что преступное преступление само по себе может быть рискованным образом жизни. Дженсен и Браунфилд (1986, стр. 86–87) утверждали, что стандартные интерпретации повседневной деятельности и взглядов на образ жизни создают искусственную дихотомию между жертвами и правонарушителями. Они раскритиковали эту точку зрения за принятие «пассивной интерпретации образа жизни как усиления виктимизации только через разоблачение и опекунство».Согласно Дженсену и Браунфилду (1986), преступление может быть обычным делом или образом жизни по следующим причинам: ( a ) преступники часто связываются с другими лицами, причастными к преступлению; ( b ) это воздействие, таким образом, увеличивает контакт человека с ситуациями и другими людьми, которые повышают риск виктимизации; и ( c ), поскольку преступники могут стать жертвами безнаказанности без угрозы судебного преследования, они уязвимы для насильственных репрессалий со стороны прошлых жертв (см. Berg & Felson 2016, Sparks 1982).В-третьих, недостаточное внимание было уделено возможности того, что любые последствия повседневной деятельности и переменных образа жизни для правонарушений и виктимизации могут быть результатом того, что люди выбирают обстоятельства с высоким потенциалом совершения преступлений (Felson et al. 2013). Тогда некоторые или все эффекты рутинной деятельности будут ложными побочными продуктами основного элемента выбора или склонности к риску. Этот вопрос пересекается с существенными проблемами, связанными с предвзятостью отбора.

Социальный интеракционист — ситуационная перспектива

Большинство исследований пересечения потерпевшего и правонарушителя основано на планах индивидуального уровня, которые исследуют данные о частоте актов виктимизации и правонарушений, о которых они сообщают сами.Тот же метод проектирования применяется для измерения других теоретически значимых независимых переменных (например, Shaffer & Ruback 2002). Эти подходы хорошо подходят для проверки гипотез, основанных на объяснении индивидуальных различий в риске причастности к насилию. Было мало теоретических рассуждений о ситуационных механизмах, лежащих в основе связи между насильственными преступлениями и виктимизацией. Отсутствие такой работы не осталось незамеченным. Примерно три десятилетия назад Лауритсен и его коллеги (1991, стр.288) утверждал, что информация о «ситуационной динамике правонарушений и виктимизации несовершеннолетних была бы полезной… отсутствие такой информации препятствовало развитию теории и политики в отношении жертв преступлений».

Berg & Felson (2020) недавно разработали концепцию социального взаимодействия, с помощью которой можно понять возникновение связи между насильственными преступлениями и виктимизацией на ситуативном уровне (Berg & Felson, 2016). Их модель, вдохновленная перспективой рационального выбора (Tedeschi & Felson 1994), опирается на социально-психологические принципы (e.g., Goffman 1978), чтобы понять, как обостряются словесные споры. Berg & Felson (2020) сосредоточены на эскалации споров и ситуационных факторах, которые отличают ненасильственные споры от насильственных. Их модель признает, что большинство убийств и актов насилия являются результатом моралистических споров по поводу правильного и неправильного, но большинство споров никогда не заканчиваются физическим насилием.

Какой противник станет жертвой, а какой преступник, невозможно предсказать в начале спора (Luckenbill 1977).Забота о сохранении лица и влияние аудитории, среди других социально-психологических факторов, определяют значимость моралистических нарушений и то, как антагонисты реагируют на них, в том числе выбирают ли они насильственные действия (см. Tedeschi & Felson 1994). Согласно аргументу Berg & Felson (2020), оценка того, как определенные люди обычно решают межличностные споры — например, угрожают ли они или обсуждают решения — может пролить свет на то, почему одни и те же люди меняют роли жертвы и преступника.Исследователи склонны классифицировать людей как жертв или правонарушителей в соответствии с их конечной ролью в споре, хотя во многих случаях правонарушитель — не единственный или первый, кто прибегает к насилию. Действующий субъект, который изначально был правонарушителем в споре, мог стать жертвой по мере его эскалации, тем самым способствуя наложению жертвы и правонарушителя. Этот подход игнорирует процесс эскалации и, следовательно, поведенческие тенденции, которые участники вносят в споры.

Berg & Felson (2016) предположили, что серьезные правонарушители и не правонарушители обладают разными склонностями, когда они участвуют в поведении, связанном со спорами, и эти тенденции могут объяснять, почему у правонарушителей относительно более высокий уровень виктимизации.Во-первых, правонарушители более склонны к провокационным действиям во время споров — издавая оскорбления и угрозы, вызывающие контратаки, — и эти же люди менее склонны принимать меры по исправлению положения в форме извинений, отчетов и извинений. Следовательно, правонарушители вряд ли будут обладать запретами, которые, как известно, способствуют разглаживанию повседневных конфликтов (Barlett et al., 2016). Во-вторых, споры с участием правонарушителей чаще возникают в присутствии сторонних сторонников конфликта, которые поощряют, а не посредничают в конфликте.Если третьи стороны поощряют противников, их действия теоретически увеличивают вероятность эскалации конфликта (Cooney 1998). В-третьих, алкогольное опьянение усиливает эскалацию конфликта, поскольку приводит к тому, что люди становятся враждебными, нарушают социальные нормы, меньше осознают риски и менее склонны принимать меры предосторожности, чем в трезвом состоянии. Используя выборку заключенных из Пенсильвании и их контактов в сообществе, анализ вербальных и насильственных конфликтов Berg & Felson (2020) показал, что провокации, интоксикация, меры по исправлению положения и присутствие третьих лиц частично объясняют, почему у правонарушителей был существенно повышенный риск участие в инцидентах с применением насилия и жертвы.Правонарушители обладали недостаточными просоциальными навыками, что в сочетании с их провокационными наклонностями и присутствием сторонних сторонников приводило к их частому участию в ожесточенных столкновениях.

В приведенном выше теоретическом материале ясно виден контраст между позитивистскими теориями (субкультурами) преступности и теориями, основанными на выборе (например, рутина активизирует / образ жизни, контроль и социальный интеракционизм). Эти отчеты предоставили множество конкурирующих гипотез о природе и масштабах совпадения, а также о механизмах, ответственных за его возникновение.Что очевидно, так это то, что позитивистские теории предлагают основные факты, связанные с совпадением, которые отличаются от тех, которые предполагаются рамками, выведенными из парадигмы выбора.

Криминалисты иногда жалуются на то, что ни одна теория никогда не была фальсифицирована (Bernard 1990). Вместо этого возникает иллюзия прогресса, поскольку теории теряют популярность, забываются, а затем их популярность возрождается (Hirschi 1989). Политика предупреждения преступности демонстрирует аналогичную циклическую историческую модель.Все это говорит о том, что фальсификация теории и принципиально новая политика не могут быть легко достигнуты только за счет увеличения объема эмпирических исследований. Мы полагаем, что более тщательное изучение внутренней логики теории дает решение. Согласованность в подходах теории преступлений к проблеме пересечения жертвы и правонарушителя отражает их внутреннюю логику и определяет, возможно ли вообще рассматривать это совпадение как основной факт. Могут или не могут теории рассматривать совпадение как факт преступления — нетривиальный вопрос, и он влияет на то, как теории преступления должны развиваться в будущем, чтобы они оставались правдоподобными.

Все теории преступлений содержат логические структуры, которые определяют важность и значение эмпирических фактов, таких как перекрытие между жертвой и преступником. Хотя криминологические теории могут показаться на поверхности, предлагая немногое, кроме того, что они говорят о преступнике, каждая негласно поддерживает концепцию человеческой природы, такую ​​как наличие естественного личного интереса (Roshier 1989). Поскольку человеческая природа применима ко всем участникам уголовного инцидента, она позволяет теоретику выйти за рамки преступника и к объяснению цели или жертвы.Действия и склонность жертвы к принятию решений проистекают из той же основной природы, что и преступник. Таким образом, все теории преступности содержат неявную теорию виктимизации, хотя не обязательно теорию, предсказывающую совпадение (Schreck & Berg 2021). Иными словами, какие бы качества теоретик ни отрицал, ни передал бы обидчику, они должны сделать то же самое с целью. Таким образом, следование внутренней логике теории заставляет делать определенные прогнозы относительно виктимизации и уязвимости.

Мы утверждаем, что внутренняя логика в остальном правдоподобной теории преступления может заставить ее делать неверные прогнозы относительно основных фактов, касающихся потерпевшего и правонарушителя, которые частично совпадают. Возможно, это приводит к фальсификации некоторых теорий, и политикам, таким образом, следует обратиться к другим теориям в поисках решений по предупреждению преступности. Здесь наша цель не в том, чтобы проследить гипотезы относительно перекрытия жертвы и правонарушителя, подразумеваемых в ведущих теориях преступности, а в более широком обсуждении последствий совпадения для логики внутренней структуры теории.

Допущения позитивистских теорий преступности, таких как субкультурная теория, требуют, чтобы совпадение жертвы и правонарушителя было условным или объяснялось отдельными теориями виктимизации и правонарушения. В этих теориях невозможно определить важность цели. Позитивистские теории преступности предполагают, что значение виктимизации для жертвы как события варьируется и зависит от воздействия предшествующих причин, что делает его фактически произвольным. Следовательно, то, какие дискретные события считаются виктимизацией, должно варьироваться во времени, пространстве и у разных людей.Учитывая, что преступление также различается по значению с точки зрения позитивистов, это требует, чтобы любое совпадение между потерпевшими и правонарушителями было нормативным совпадением, а не основным фактом.

Обращаясь теперь к ценности осторожного поведения жертвы, позитивистские теории преступности затрудняются утверждать, что преступники каким-либо последовательным образом реагируют на предупредительное поведение (см. Anderson 1999). Правонарушители действуют в соответствии с определениями и сценариями, одобренными местной культурой (например,g., уличный кодекс), а не некая объективная внешняя реальность. Фактически, культурные нормы могут поддерживать точку зрения, согласно которой действия, представляющие защитное поведение для одной группы, символизируют провокацию для другой, что приводит к еще худшим результатам. Как утверждали Schreck & Berg (2021), это означает, что для теоретика-позитивиста мотивация преступника — это то, что определяет уязвимость объекта для совершения преступления. То есть уязвимость связана не столько с целью, объективно упрощающей способность преступника совершить уголовное преступление, например, выходить в одиночестве из бара ночью в нетрезвом виде, а с почти всем, что связано с приобретенными субъективными триггерами преступника.По этим причинам мы считаем, что теоретический (или существенный) позитивизм является источником внимания преступников в криминологии и политики предупреждения преступности, которая в подавляющем большинстве сосредоточена на изменении преступника.

Мы считаем, что любая теория, отрицающая естественный эгоизм и рациональность индивида, неспособна создать теорию виктимизации, согласующуюся с фактами. Обширный объем исследований показывает, что целевое поведение влияет на выбор преступника (Hough 1987, Schreck et al.2021, Тедески и Фельсон 1994, Райт и Декер 1997). Успешная теория преступности должна уметь приписывать независимую причинную ценность целевым действиям, и это возможно, если предположить, что уязвимость является объективным качеством и что преступники повсюду могут распознать ее и действовать в соответствии с ней. Успешная теория преступления должна предвидеть эмпирический факт совпадения потерпевшего и правонарушителя и не может предсказать, что люди, являющиеся жертвами и правонарушителями, различаются по группам и местам. В результате такого несоответствия фактам совпадение ставит позитивистские теории в тупик.Более того, политические рекомендации, основанные на позитивистской теории, такие как изменение антиобщественных норм, становятся подозрительными.

Класс теорий контроля или выбора, по-видимому, лучше всего подходит для включения результатов исследования виктимизации и, таким образом, факта наложения жертвы-правонарушителя в их внутреннюю логику. В той степени, в которой люди, обдумывающие преступление, реагируют на определенную, быструю и серьезную опасность, становится очевидным, что цель является более очевидным местом для начала понимания преступности, чем любой из других источников контроля.Действия цели в данный момент и после него в значительной степени определяют, будут ли задействованы другие системы санкций. Как отмечает Фаррелл и др. (1995, стр. 386), модели выбора признают, что «обоснованное суждение о пригодности жертвы и близости опекуна определяет обоснованный выбор. Поскольку этими факторами пренебрегают, правонарушение нельзя считать рациональным ». В самом деле, центральным элементом повседневных занятий и теорий образа жизни (например, Hindelang et al. 1978) и моделей социального взаимодействия (например, Berg & Felson 2020) является преступник, который реагирует на целевую уязвимость в объективном смысле — преступники повсюду предпочитает цели, которые желательны в данный момент, которые находятся в пределах досягаемости и которые кажутся им плохо защищенными.

При таком осознании принятие решения жертвой становится вопросом важности, потенциально равным важности правонарушителя. Цель — потенциальная жертва — предположительно может повлиять на все три основных требования для совершения преступления: они могут сделать себя непривлекательными для преступников, держать себя или свое имущество вне досягаемости и предпринимать любые действия, необходимые для увеличения сложности и риска для преступника. Склонность людей игнорировать долгосрочные, но легко предсказуемые последствия делает рискованные, но в остальном приятные действия более привлекательными, чем стремление к безопасности.Например, самоконтроль выражается в поведении, повышающем уязвимость (т.е. риск виктимизации), а также в преступном поведении (Felson et al. 2018, Schreck et al. 2021). Следствием этого является тот факт, что люди с низким уровнем социального контроля также склонны сообщать о слабой привязанности к родителям или школе. Хотя забота о чужом мнении освобождает человека для совершения преступления (Hirschi 1969), она также устраняет потенциальных опекунов, защищающих от виктимизации (Felson 1986, Schreck & Fisher 2004).Таким образом, внутренняя логика теории контроля может учитывать не только перекрытие между жертвой и преступником, но и общие корреляты.

Безусловно, в презентациях контроля, рутинных действий и образа жизни, а также теорий самоконтроля важность жертвы в событии преступления очень очевидна. Эти модели предполагают, что преступников отпугивает непосредственный и очевидный риск; привлекательность преступления — это обещание легкого и безрискового вознаграждения . В теории самоконтроля цель портит это разными способами.«Потенциальные жертвы стремятся защитить себя от чужих наклонностей. Они… запирают двери, прячут ценные вещи… [и] избегают провокаций »(Gottfredson & Hirschi 1990, p. 18). Или, другими словами, теория контроля не возлагает основную ответственность за преступное деяние на склонность преступника. Скорее, как правонарушители, так и потенциальные жертвы взаимодействуют между собой, и в теориях контроля цель — своими собственными усилиями и поведением — может лишить потенциальных правонарушителей возможности действовать. Даже когда преступник распознает цель, жертвы могут создать достаточную неуверенность в успехе преступления, чтобы они решили сделать что-то еще.

Точно так же внутренняя логика моделей повседневной деятельности и образа жизни (Cohen & Felson 1979) может учитывать факты совпадения потерпевшего и правонарушителя. Как и теория контроля, эти модели предполагают наличие рационального эгоистичного субъекта, у которого нет конкретной мотивации для совершения преступления. Побуждение к действию проистекает из ситуации, и цель является критическим компонентом ситуации. Преступники чувствуют уязвимость интуитивно, без необходимости подвергаться воздействию предшествующих факторов или внешних социальных или биологических причин.Точно так же жертва также имеет возможность действовать, чтобы формировать и реагировать на любые риски в ситуации. Как сообщает Hindelang et al. (1978, с. 268) утверждали, что некоторые люди в силу своего образа жизни более склонны попадать в ситуации, которые предоставляют достаточные возможности для поведения, которое «ускоряет или усиливает насильственную виктимизацию». Эти теоретические представления, сосредоточенные на выборе жертвы, служат ориентиром для некоторых объяснительных исследований повторной виктимизации (например, Tseloni & Pease 2003). Учитывая, что теории контроля, социального интеракционизма и рутинной деятельности и образа жизни неотличимы по своей базовой логике (Hirschi 1989, Roshier 1989), мы объединяем их для простоты под более широким заголовком «перспектива выбора».

В целом теории выбора побуждают политиков осознавать важность принятия решений как преступником, так и объектом преступления, которые во многих случаях могут быть одним и тем же, для сокращения преступности. Но существует важная, хотя и напряженная, взаимосвязь между теорией преступности и политикой борьбы с преступностью. Когда научные методы, доступные в криминологии, не могут отбросить теорию, и когда криминология лишь постепенно принимает новые значимые факты, сомнительная политика остается в силе.Возможно, совпадение жертв и правонарушителей дает толчок для продвижения вперед. Поскольку большая часть криминологии сосредоточена на преступнике, это побуждает создать библиотеку политик, в основном пропагандирующих обращение с преступником или наказание за него. За некоторыми исключениями (например, Farrell et al. 2014, Wikström et al. 2012a), большинство криминологических моделей, оправдывающих такие подходы к борьбе с преступностью, отводят преступнику очень ограниченную роль в качестве активного лица, принимающего решения (Schreck & Berg 2021). Программы, нацеленные на изменение целевого поведения, становятся второстепенными, и поэтому нет ничего удивительного в том, что принятие решений объектом в значительной степени игнорируется в влиятельных обсуждениях политики в области преступности (например,г., Клейман, 2009). Кроме того, сдерживающим фактором для изучения поведения объекта является то, что исследователя можно несправедливо обвинить в том, что он обвиняет жертву в «выборе» обстоятельств, которые создают их собственные несчастья, что является обвинением, которое смешивает научные вопросы с обвинениями.

Население в целом по-другому оценивает свою значимость в предупреждении преступности: распространенность, по крайней мере, той или иной формы предупредительного поведения является почти универсальной (Meier & Miethe 1993, Schreck et al.2018). Однако это не означает, что люди всегда могут или хотят принимать меры предосторожности, будут последовательны в их использовании и могут точно определить, что подходит к обстоятельствам, или что доступные им меры предосторожности эффективны. С нашей точки зрения теории выбора полезны, потому что они, кажется, предлагают принципы для руководства политикой таким образом, чтобы она учитывала человеческую сторону предосторожного поведения. В теории выбора правонарушители обычно действуют только в том случае, если верят, что могут справиться с ситуацией.Действия жертвы во многих ситуациях могут привести к физическим, юридическим или социальным санкциям, которые могут последовать за ними, что отпугнет преступника.

Какие общие черты между потерпевшим и правонарушителем, понимаемые через логику теорий выбора, предполагают в отношении общих принципов политики предупреждения преступности? Во-первых, совпадение указывает на то, что поведенческое вмешательство в раннем возрасте может иметь двойную пользу, направленную на создание длительного самоограничения и осознания непосредственных и долгосрочных последствий решений.Сосредоточение внимания на детской семейной среде обеспечивает теории выбора с набором ожиданий в отношении политики контроля над преступностью, которая не включает механизм сдерживания. В частности, теории контроля, например, в значительной степени сосредоточены на сдерживающих влияниях, создаваемых крепкими личными отношениями в детстве (например, Gottfredson & Hirschi 2020). Устойчивые усилия по предотвращению виктимизации и правонарушений могут быть достигнуты путем воздействия на силу социализации в раннем детстве. В поддержку этого подхода исследования показали, что семейные процессы, включая социализацию, надежно предсказывают виктимизацию молодежи (Barker et al.2008 г., Эсбенсен и др. 1999, Лобер и Фаррингтон 2011). Обнадеживающие результаты были также получены при оценке мероприятий, направленных на развитие социальных навыков детей. Например, программы обучения родителей и детей показали свою эффективность в снижении антиобщественного поведения и развитии позитивных родительских навыков (Heckman 2007; например, Olds 2007). Такие программы вмешательства повышают долгосрочную способность людей предвидеть риск, оценивать непосредственные и отдаленные издержки и практиковать последовательное сдерживание — каждое из которых лежит в основе действий, ориентированных на безопасность, а также преступлений.Исследование Питтсбургского молодежного исследования показало, что, ориентированные на мальчиков (в возрасте от 7 до 13 лет), такие вмешательства с показателем успеха 30% снизили бы бремя виктимизации и совершения убийств почти на треть (Loeber & Farrington 2011). Учитывая, что большинство программ вмешательства на раннем этапе жизни ориентировано на снижение уровня преступного поведения, оценщики также должны измерять их эффективность в снижении тенденций, способствующих уязвимости к виктимизации. Такой подход может иметь большое значение для сокращения случаев дублирования потерпевшего и правонарушителя.

Во-вторых, интерпретация модели выбора совпадения потерпевшего и правонарушителя предполагает, что мы можем ожидать, что те же фундаментальные принципы, которыми руководствуются люди в совершении преступления, также определяют немедленное предупредительное поведение — поведение, которое снижает риск виктимизации. То есть, если люди применяют силу или мошенничество, потому что это выгодно, люди также защищают себя от силы или мошенничества, потому что это выгодно. Если люди воздерживаются от преступления, потому что их удерживают или преступление невозможно, люди также воздерживаются от мер предосторожности.Другими словами, те, кто ожидает угрозы, будут защищать себя от преступлений до тех пор, пока они не будут ограничены их ресурсами, доступным курсом действий или конкурирующими представлениями о личных интересах. Хотя никто не хочет подвергаться виктимизации, предположения теории выбора выявляют пару проблем. Во-первых, многие защитные действия сопряжены с расходами, и людям, возможно, придется отсортировать ограниченные личные ресурсы из-за структурных условий, которые ограничивают их место проживания, работы и взаимодействия. С другой стороны, безопасность, хотя и желательна, должна конкурировать с другими полезными или приносящими удовлетворение действиями и с конкурирующими интересами в данный момент.Эта реальность признается в теориях выбора, в которых более широкие структурные ограничения накладывают ограничения на способности людей управлять обычным риском (Hindelang et al. 1978). Политика может или не может быть в состоянии значительно уменьшить бедность или неравенство, хотя исследования могут помочь определить, где лучше всего распределить существующие ресурсы.

Если обратиться к пониманию человеческого аспекта принятия мер предосторожности с точки зрения политики предупреждения преступности, кажется, что решение потенциальных жертв использовать доступные меры предосторожности зависит от принципов достоверности, быстроты (или легкости) и серьезности (или удовлетворенности).Во-первых, люди с большей вероятностью примут меры предосторожности, чем больше они будут уверены в том, что станут жертвами виктимизации. Литература, посвященная страху перед преступностью, изобилует исследованиями, показывающими, как беспорядки и невосприимчивость, а также свидетельство и переживание виктимизации вызывают чувство дискомфорта и вызывают поведение, ориентированное на безопасность (Ferraro 1995, Rountree 1998, Schreck et al. 2018). Недавнее исследование подростков показало, что страх перед преступлением отрицательно связан с насильственными преступлениями и виктимизацией, таким образом действуя как общий коррелят (Melde et al.2016). Во-вторых, человек с большей вероятностью сочтет предупредительное поведение полезным, если оно будет быстрым или легким (быстрым). Меры предосторожности, требующие меньших личных затрат времени и усилий, увеличивают вероятность того, что люди будут их постоянно использовать, равно как и меры предосторожности, связанные с меньшим риском. В-третьих, люди предпочитают меры предосторожности, которые приносят немедленную и очевидную награду. Любое поведение, ориентированное на безопасность, доставляет удовольствие, просто уменьшая беспокойство и способствуя чувству благополучия (Perloff, 1983.Однако покупка защитного огнестрельного оружия также включает такие преимущества, как возможности для отдыха, общение с другими владельцами и чувство власти (Schreck et al. 2018). Все три элемента — уверенность, легкость и удовлетворение — вероятно, взаимодействуют сложным образом. Schreck & Berg (2021), например, указали, что владение огнестрельным оружием может доставлять удовольствие некоторым, но других сдерживает беспокойство о том, что владеть огнестрельным оружием нелегко, поскольку оно дорого, сложно хранить безопасно и опасно.Тем не менее, когда вероятность виктимизации кажется высокой, люди в любом случае могут быть готовы нести такие расходы. Эта возможность очевидна в качественных отчетах об уличном насилии (Jacobs & Wright, 2006) и исследованиях, которые показывают, что предполагаемый риск виктимизации является причиной того, что люди носят огнестрельное оружие (Sheley & Wright, 1995). Таким образом, непринятие мер предосторожности следует понимать как рациональное решение; государственная политика должна стимулировать стремление к безопасности, стремиться к упрощению и снижению стоимости проверенных эффективных методов или сообщать о рисках и затратах, связанных с виктимизацией, таким образом, чтобы оставлять впечатление на потенциальную цель.

Приведенные выше три принципа отражают общие правила предупредительного поведения, которые вытекают из предположений теории выбора, но перекрытие между жертвой и правонарушителем добавляет дополнительную полезную информацию для политики, пытающейся направлять принятие решения жертвой: меры предосторожности против виктимизации предполагают, что человек может предвидеть неопределенное будущее событие и затем действовать соответствующим образом, чтобы снизить риск. Например, если низкий самоконтроль — это привычная тенденция игнорировать отдаленные последствия и очевидным образом связана с оскорблением и общим неправильным принятием решений, то политики могут ожидать, что естественная склонность людей с такими качествами приведет их к:

1. Зацикливаться на тех действиях, которые вызывают немедленное удовлетворение, например, на чрезмерном употреблении алкоголя или спорных действиях, даже если это действие провоцирует других и создает значительную уязвимость.Невосприимчивость к риску и затратам приглушает уверенность в преследовании и, следовательно, желание предпринять корректирующие действия до тех пор, пока не произойдет виктимизация.

2. Быть легче сдерживаемым от ориентированного на безопасность поведения, при прочих равных, из-за непосредственной сложности задачи и неудобств в отношении удовлетворения других интересов. Кто-то, нетерпеливый к усилиям, вероятно, с большей вероятностью отложит беспокойство, связанное с осторожным поведением, как можно дальше в будущее, обычно до того момента, когда они поймут, что являются целью (например,г., Джейкобс и Райт, 2006 г.).

3. Сильно увлекайтесь доступными мерами предосторожности, которые по своей природе приносят немедленное удовлетворение или избавляют от боли, не обязательно принимая во внимание, являются ли меры предосторожности эффективными, опасными для них самих или других или соответствующими обстоятельствам. Таким образом, тот, кто нечувствителен к риску, найдет огнестрельное оружие привлекательным из-за того статуса, который оно приносит, и восприятия его очевидной сдерживающей ценности, при этом игнорируя его опасность.

Таким образом, понимание совпадения потерпевшего и правонарушителя может объяснить, почему разумные меры предосторожности, такие как усиление косвенного неформального социального контроля в сообществе или повышение уровня опеки и увеличение присутствия полиции, могут потерпеть неудачу среди лиц с наибольшим риском виктимизации. Хотя наблюдение за кем-либо может быть защитным, если этот человек не имеет немедленной оценки стоимости своих действий и вряд ли предвидит виктимизацию, он не будет ценить усиление стратегий безопасности.Это говорит о том, что косвенные средства поощрения заботы о безопасности могут работать на снижение преступности и насилия. Более того, прямые подходы к поощрению и воспитанию осторожного поведения также могут привести к стабильному снижению преступности и виктимизации даже среди взрослых из групп высокого риска. Например, программы вмешательства, которые способствуют повышению осведомленности о последствиях выбора среди взрослых из групп высокого риска, например, тех, которые укрепляют навыки решения проблем, могут уменьшить количество решений, вызывающих эскалацию споров (Berg & Felson, 2016).Множество таких программ, направленных на поощрение сдерживания, были реализованы в исправительных учреждениях и дали положительные результаты (см. Bush et al. 2011, Lowenkamp et al. 2009).

Куда бы исследователи ни посмотрели, виктимизация положительно коррелирует с правонарушением. Взаимосвязь между виктимизацией и преступностью не зависит от возраста, расы, пола или нации или из-за каких-либо существенных корреляторов, которые еще не были получены криминологией. Продольные исследования также не показывают, что перекрытие принципиально меняется со временем.Корреляты виктимизации и правонарушения повсюду очень похожи. Доказательства совпадения потерпевшего и правонарушителя существуют еще в прошлом, поскольку есть надежные данные о виктимизации и правонарушениях. Более чем шестидесятилетние исследования перекрытия показали впечатляющую стабильность результатов. Методологические проблемы — например, проблемы нарушения временного порядка, систематической ошибки отбора и измерения построений — могут показаться не решаемыми сразу, но и их решение не представляет каких-либо трудностей для основной схемы результатов.

Проблема, с которой сталкивается криминология при обработке значения этих выводов для теории и политики, — это, однако, проблема, которую можно решить. Честно говоря, это совпадение представляет собой загадку, для решения которой криминология не имеет возможности. К тому времени, когда стали доступны первые данные о совпадении, криминология уже была привержена разработке теорий, основанных на позитивистских предположениях. Эти предположения отличали преступников от их жертв, поэтому позиция по умолчанию заключалась в том, что каждая группа обладала различными коррелятами и характеристиками.Эти предположения также сделали действия целей и жертв с научной точки зрения неважными по сравнению с воздействием на правонарушителя причинно-следственных патологических состояний; Мотивация преступника имеет первостепенное значение, и мотивированный преступник всегда найдет выход. Позитивистские взгляды, в основном субкультурная теория, продолжили объяснять это в соответствии с этими принципами. То, что они создали, довольно не соответствовало фактам, а их внутренняя логика мало обещает, что эти теории можно заставить работать. Таким образом, совпадение потерпевшего и правонарушителя играет важную роль в исключении обоснованности многих теоретических взглядов на преступность и связанную с ними политику.Перспектива выбора в криминологии пошла по другому пути, создав ряд теорий, основанных на данных жертвы и с полным осознанием совпадения жертвы и правонарушителя: эти теории давали жертве роль, и они могли использовать перекрытие жертвы и правонарушителя, чтобы указать, как те же механизмы, которые порождают преступность, также создают отличительные качества при принятии целевых решений. Факт совпадения побуждает криминологию рассматривать исследования процесса принятия решений в отношении целей преступности как неотложную научную задачу.

Учитывая факты, перспектива выбора — рутинная деятельность и образ жизни, контроль и теории социального взаимодействия — кажется, лучше всего подходят для учета совпадения. На наш взгляд, будущие исследования должны основываться на этих моделях для вывода проверяемых гипотез и разработки теоретического инструментария криминологии. В то время как исследования, посвященные общности совпадений, больше не нужны, мы полагаем, что эти теории предлагают интригующе новый путь для объяснения и решения проблемы преступности.Мы представили в качестве примеров предметную и политическую повестку дня, которую мы призываем криминологию рассмотреть и продолжить. Частичное исследование потерпевшего и правонарушителя показывает, что программы для детей младшего возраста, вероятно, приносят двойную выгоду, заключающуюся в сокращении числа преступных преступлений и виктимизации. Кроме того, исследование должно развить глубокое понимание процесса принятия целевого решения и реакции правонарушителя на него. Что касается политики, то есть преимущества в выделении цели в политике контроля над преступностью помимо снижения преступности.Теория выбора, например, предполагает, что набор мер политики, зародившихся в раннем детстве, принесет явные преимущества для улучшения долгосрочного суждения и сдержанности, тем самым уменьшая необходимость официальных санкций, применяемых системой уголовного правосудия.

В настоящее время криминология сосредоточена на различных стратегических идеях, ориентированных на правонарушителя, таких как целенаправленное сдерживание (например, Fox & Novak 2018) и программах, разработанных для изменения групповых норм для подавления циклов городского насилия (например, Slutkin et al.2015). Общей нитью является то, что каждый из них, по крайней мере частично, повышает потребность правоохранительных органов в ограничении бремени насильственных преступлений. Мы не утверждаем, что объект преступления во всех ситуациях имеет полную автономию, чтобы воспрепятствовать желанию преступника. Однако мы утверждаем, что влияние цели на преступные деяния определенно не равно нулю. Эта возможность устанавливает верхний предел распространения насильственных событий. Таким образом, факт совпадения потерпевшего и правонарушителя указывает на то, что границы эффективной политики контроля над преступностью — ее способности снижать уровень виктимизации и правонарушений — не обязательно должны включать государство.Кажется, что главный урок совпадения заключается в том, что достижение контроля над преступностью среди групп высокого риска возможно за счет компенсации и поддержки естественных ограничений принятия решений. Этого тоже можно добиться без коренного переоснащения социального неравенства. Если криминология давно осуждает несправедливость, возникающую из-за механизма системы уголовного правосудия (например, Wellford, 1997), политика, направленная на максимизацию соображений безопасности, эффективно обходит эту дорогостоящую систему, гарантируя, что у потенциальных преступников будет меньше возможностей для совершения правонарушений в первую очередь и таким образом, жертвы несут меньше страданий из-за виктимизации.

Авторам не известно о какой-либо аффилированности, членстве, финансировании или финансовом владении, которые могут быть восприняты как влияющие на объективность этого обзора.

Мы благодарим Джоан Антунес, Майкла Готфредсона, Бет Харди, Трэвиса Пратта и Итана Роджерса за их комментарии к более ранним наброскам этой рукописи

Андерсон Э. 1999. Code of the Street : Decency , Насилие , и нравственная жизнь внутреннего города .Нью-Йорк: Norton

Averdijk M, Bernasco W. 2015. Тестирование ситуационного объяснения виктимизации среди подростков. J. Res. Преступность 52: 151–80

Баркер Э.Д., Бойвин М., Брендген М., Фонтен Н., Арсено Л. и др. 2008. Прогностическая достоверность и ранние предикторы траекторий виктимизации сверстников в дошкольных учреждениях. Arch. Gen. Psychiatry 65 (10): 1185–92

Барлетт К., Виткавер З., Манчини С., Салим М. 2016. Разрыв связи между провокацией и агрессией: роль смягчающей информации. Агрессия. Behav. 42 (6): 555–62

Бекли А.Л., Каспи А., Арсено Л., Барнс Дж. К., Фишер Х. Л. и др. 2018. Характер развития потерпевшего и правонарушителя пересекается. J. Dev. Криминол на протяжении всей жизни. 4: 24–49

Berg MT. 2012. Наложение насильственных преступлений и насильственной виктимизации: оценка доказательств и объяснений. В книге « насильственных преступников» : Theory , Research , Policy , and Practice , ed. М. Делиси, П. Дж. Конис, стр.17–38. Берлингтон, Массачусетс: Jones & Bartlett

Berg MT, Felson R. 2020. Социальный интеракционистский подход к пересечению жертвы и правонарушителя. J. Quant. Криминол. 36: 153–81

Berg MT, Felson RB. 2016. Почему преступники так часто становятся жертвами? В The Wiley Handbook on the Psychology of Violence , ed. К. Куэвас, К. Реннисон, стр. 49–65. Малден, Массачусетс: Wiley

Berg MT, Loeber R. 2011. Изучение окружающего контекста отношений насильственного правонарушения и виктимизации: перспективное расследование. J. Quant. Криминол. 27: ​​427–51

Berg MT, Mulford CF. 2020. Переоценка и перенаправление исследований на пересечение потерпевшего и преступника. Травма Насилие Злоупотребление 21: 16–30

Berg MT, Stewart EA, Schreck CJ, Simons RL. 2012. Жертва и правонарушитель пересекаются в контексте: изучение роли местной уличной культуры. Криминология 50: 359–90

Bernard TJ. 1990. Двадцать лет проверки теории: что мы узнали и почему? J. Res. Преступление 27: ​​325–47

Буш Дж., Глик Б., Тайманс Дж., Гевара М.2011. Мыслить для перемен : Интегрированная программа изменения когнитивного поведения, версия 3.1 . Вашингтон, округ Колумбия: Департамент США. Правосудие

Карлссон К. 2013. Мужественность, настойчивость и сопротивление. Криминология 51: 661–93

Чен X. 2009. Связь между правонарушением несовершеннолетних и виктимизацией: влияние рискованного образа жизни, социальных связей и индивидуальных характеристик. Молодежное насилие Juv. Правосудие 7 (2): 119–35

Коэн Л. Е., Фелсон М.1979. Социальные изменения и тенденции уровня преступности: повседневный подход к деятельности. Am. Социол. Rev. 44: 588–608

Cook PJ. 1986. Спрос и предложение криминальных возможностей. Преступное правосудие 7: 1–27

Куни М. 1998. Воины и миротворцы : Как третьи стороны формируют насилие . Нью-Йорк: NYU Press

Daquin JC, Daigle LE. 2020. Пересечение потерпевшего и преступника в тюрьме: изучение факторов, связанных с членством в группе. Дж.Интерперс. Насилие . Под давлением. https://doi.org/10.1177/0886260519898427

Эсбенсен Ф.А., Хейзинга Д., Менард С. 1999. Семейный контекст и криминальная виктимизация в подростковом возрасте. Молодежное общество . 31 (2): 168–98

Enzmann D, Kivivuori J, Marshall IH, Steketee M, Hough M, Killias M. 2017. Глобальный взгляд на молодых людей как на правонарушителей и жертв : Первые результаты исследования ISRD3 . Чам, Швейцария: Springer

Farrall S, Calverley A.2006. Понимание сопротивления преступности : Теоретические направления переселения и реабилитации . Беркшир, Великобритания: Open Univ. Press

Фаррелл Дж., Филлипс К., Пиз К. 1995. Как брать конфеты: Почему происходит повторная виктимизация? Brit. J. Criminol. 35: 384–99

Фаррелл Г., Тилли Н., Целони А. 2014. Почему снижается уровень преступности? Crime Justice 43 (1): 421–90

Фаррелл Г., Целони А., Мэйли Дж., Тилли Н. 2011. Снижение преступности и гипотеза безопасности. J. Res. Преступность 48 (2): 147–75

Фелсон М. 1986. Увязка преступного выбора, рутинной деятельности, неформального контроля и результатов преступной деятельности. В книге The Reasoning Criminal : Rational Choice Perspectives on Vampireing , ed. Д.Б. Корниш, Р.В. Кларк, стр. 119–28. Нью-Йорк: Springer-Verlag

Felson RB, Berg MT, Rogers EM, Krajewski A. 2018. Спор и преступник-жертва частично совпадают. J. Res. Преступность 55: 351–89

Felson RB, Savolainen J, Berg MT, Ellonen N.2013. Способствует ли времяпрепровождение в общественных местах подросткам риску насильственной виктимизации. J. Quant. Криминол. 29: 273–93

Ферраро К. 1995. Страх перед преступностью : Интерпретация риска виктимизации. Олбани, Нью-Йорк: SUNY Press

Fox AM, Novak KJ. 2018. Сотрудничество в целях сокращения насилия: влияние целенаправленного сдерживания в Канзас-Сити. Полиция Q . 21 (3): 283–308

Franklin CA. 2011. Исследование взаимосвязи между самоконтролем и виктимизацией сексуального насилия, вызванного алкоголем. Крим. Правосудие поведение. 38: 263–85

Гоффман Э. 1978. Представление себя в повседневной жизни . Лондон: Harmondsworth

Gottfredson MR. 1981. Об этиологии криминальной виктимизации. J. Crim. Закон Криминол. 72: 714–26

Gottfredson MR. 1984. Жертвы преступлений : Размеры риска. Лондон: станция HM. Выключенный.

Готтфредсон MR. 2011. Санкции, ситуации и вмешательство в теории контроля над преступностью. Eur. J. Criminol. 8: 128–43

Gottfredson MR. 2021. Современная теория контроля, образ жизни и криминальная виктимизация. В Revitalizing Victimization Theory : Revisions , Applications , and New Directions , ed. TC Pratt, JJ Turanovic, стр. 56–76. Нью-Йорк: Рутледж

Готтфредсон М.Р., Хирши Т. 1990. Общая теория преступности. Пало-Альто, Калифорния: Стэнфордский университет

Gottfredson MR, Hirschi T. 2003.Самоконтроль и возможность. В Теории борьбы с преступностью и правонарушением , изд. CL Britt, MR Gottfredson, стр. 5–19. Нью-Йорк: Routledge

Gottfredson MR, Hirschi T. 2020. Современная теория контроля и пределы уголовного правосудия. Нью-Йорк: Оксфорд

Хекман Дж. Дж. 2007. Экономика, технологии и нейробиология формирования человеческих способностей. PNAS 104: 13250–55

Hindelang MJ. 1976. Преступная жертва в восьми американских городах .Кембридж, Массачусетс: Ballinger

Hindelang MJ. 1981. Различия в показателях преступности в зависимости от пола, расы и возраста. Am. Социол. Rev. 46: 461–74

Хинделанг М.Дж., Готфредсон М.Р., Гарофало Дж. 1978. Жертвы преступлений против личности. Кембридж, Массачусетс: Ballinger

Hirschi T. 1969. Причины правонарушений . Беркли, Калифорния: Univ. Калифорния Press

Хирши Т. 1986. О совместимости теорий рационального выбора и социального контроля над преступностью. В книге The Reasoning Criminal : Rational Choice Perspectives on Vampireing , ed.Д.Б. Корниш, Р.В. Кларк, стр. 105–18. Нью-Брансуик, Нью-Джерси: Транзакция

Хирши Т. 1989. Изучение альтернатив интегрированной теории. В Теоретическая интеграция в исследовании преступности и девиантности , изд. С. Месснер, М. Крон, А Лиска, стр. 37–49. Олбани, Нью-Йорк: SUNY Press

Horowitz R. 1983. Честь и американская мечта . Чикаго: Univ. Chicago Press

Hough M. 1987. Выбор преступниками цели: результаты опросов потерпевших. J. Quant. Криминол. 3: 355–69

Джейкобс Б.А., Райт Р. 2006. Street Justice : Возмездие в преступном мире . Нью-Йорк: Cambridge Univ. Press

Дженсен Дж., Браунфилд Д. 1986. Пол, образ жизни и виктимизация: за рамками теории повседневной деятельности. Насилие Победа . 1: 85–99

Джон Джей Колл. Res. Совет. Группа Пред. Снижение уровня насилия в обществе. 2020. Снижение уровня насилия без полиции : обзор данных исследований .Res. Eval. Cent. Респ., Городской унив. Нью Йорк, Нью Йорк. https://johnjayrec.nyc/2020/11/09/av2020/

Junger M, Terlouw GJ, Van Der Heijden PG. 1995. Преступность, несчастные случаи и социальный контроль. Крим. Behav. Ment. Здравоохранение 5 (4): 386–410

Клейман М.А. 2009. Когда грубая сила терпит неудачу : Как уменьшить преступление и наказание . Princeton: Princeton Univ. Press

Lauritsen JL, Heimer K. 2008. Гендерный разрыв в насильственной виктимизации. Дж.Quant. Криминол. 24: 125–47 [** AU: Эта ссылка не цитируется в тексте. Пожалуйста, добавьте туда или удалите отсюда. **]

Lauritsen JL, Laub JH. 2007. Понимание связи между виктимизацией и правонарушением: новые размышления о старой идее. Преступность Пред. Stud. 22: 55–75

Lauritsen JL, Laub JH, Sampson RJ. 1992. Обычные и правонарушения: значение для предотвращения насильственной виктимизации среди подростков. Насилие Победа .7: 91–108

Лауритсен Дж. Л., Сэмпсон Р. Дж., Лауб Дж. Х. 1991. Связь между правонарушением и виктимизацией среди подростков. Криминология 29: 265–92

Лобер Р., Фаррингтон Д.П. 2011. Молодые преступники и жертвы убийств : Факторы риска , Прогнозирование , и предотвращение детства . Берлин: Springer Sci.

Лобер Р., Калб Л., Хейзинга Д. 2001. Преступность несовершеннолетних и преследование серьезных травм . Rep., Выключенный. Джув. Преступление правосудия, Вашингтон, округ Колумбия. https://www.ojp.gov/pdffiles1/ojjdp/188676.pdf

Lowenkamp CT, Hubbard D, Makarios MD, Latessa EJ. 2009. Квазиэкспериментальная оценка мышления для разнообразия: «реальное» приложение. Крим. Правосудие поведение. 36: 137–46

Лакенбилл Д. 1977. Убийство как случайная операция. Soc. Пробл. 25: 176–86

Meier RF, Miethe TD. 1993. Понимание теорий преступной виктимизации. Crime Justice Rev.Res. 17: 459–99

Melde C, Berg MT, Esbensen FA. 2016. Страх, социальное взаимодействие и смягчение последствий насилия. Правосудие Q . 33 (3): 481–509

Моффитт Т.Э., Арсено Л., Бельски Д., Диксон Н., Хэнкокс Р.Дж. и др. 2011. Градиент самоконтроля в детстве предсказывает здоровье, благосостояние и общественную безопасность. PNAS 108 (7): 2693–98

Моффитт Т.Э., Робинс Р.В., Каспи А. 2001. Анализ семейного насилия со стороны партнера с последствиями для политики предотвращения жестокого обращения. Criminol.Государственная политика 1 (1): 5–36

O SH. 2020. Уличные коды и школьная виктимизация. : анализ учащихся из США и Южной Кореи. Кандидатская диссертация, Univ. Цинциннати, Цинциннати, Огайо

Odgers CL, Caspi A, Broadbent JM, Dickson N, Hancox RJ, et al. 2007. Прогнозирование дифференцированной нагрузки на здоровье взрослых мужчин по подтипам проблем поведения. Arch. Общая психиатрия 64 (4): 476–84

Olds DL. 2007. Профилактика преступности при поддержке родителей в дородовой и младенческий периоды: партнерство медсестры и семьи. Vict. Правонарушители 2 (2): 205–25

Осгуд Д.В., Уилсон Дж. К., О’Мэлли П.М., Бахман Дж. Г., Джонстон Л.Д. 1996. Рутинная деятельность и индивидуальное девиантное поведение. Am. Социол. Ред. 61 (4): 635–55

Ousey GC, Wilcox P, Fisher BS. 2011. Что-то старое, что-то новое: пересмотр конкурирующих гипотез о взаимоотношениях виктимизации и правонарушений среди подростков. J. Quant. Криминол. 27 (1): 53–84

Папахристос А.В., Уайлдеман С., Роберто Э. 2015. Трагически, но не случайно: социальное заражение несмертельных огнестрельных ранений. Soc. Sci. Med. 125: 139–50

Perloff LS. 1983. Восприятие уязвимости к виктимизации. J. Soc. Выпуски 39 (2): 41–61

Reid JA, Sullivan CJ. 2012. Раскрытие совпадения потерпевшего и правонарушителя: изучение профилей и совокупностей рисков. Vict. Правонарушители 7 (3): 327–60

Reingle JM, Maldonado-Molina MM. 2012. Виктимизация и насильственные преступления: оценка совпадения жертвы и преступника среди подростков и молодых людей из числа коренных американцев. Внутр. Крым. Правосудие Rev. 22 (2): 123–38

Reisig MD, Holtfreter K. 2018. Жертва и преступник пересекаются в зрелом возрасте. J. Elder Abuse Negl. 30 (2): 144–66

Reiss AJ Jr. 1981. На пути к возрождению теории и исследований по виктимизации от преступлений. J. Crim. Закон Криминол. 72: 704–13

Розенфельд Р. 2018. Изучение тенденций преступности: нормальная наука и экзогенные шоки. Криминология 56 (1): 5–26

Рошье Б. 1989. Борьба с преступностью : Классический взгляд на криминологию . Чикаго: Lyceum Books

Rountree PW. 1998. Пересмотр связи между преступностью и страхом. J. Res. Преступность 35 (3): 341–72

Sampson RJ, Lauritsen JL. 1990. Девиантный образ жизни, близость к преступлению и связь между преступником и жертвой в личном насилии. J. Res. Преступность 27 (2): 110–39

Schreck CJ. 1999. Преступная виктимизация и низкий самоконтроль: расширение и проверка общей теории преступления. Правосудие Q . 16 (3): 633–54

Schreck CJ, Berg MT. 2021. Что означают идеи виктимизации и уязвимости для криминологической теории: логическая оценка. В Revitalizing Victimization Theory : Revisions , Applications , and New Directions , ed. TC Pratt, JJ Turanovic, стр. 15–55, . New York: Routledge

Schreck CJ, Berg MT, Fisher BS, Wilcox P. 2018. Дверь, в которую вы только что пнули, была заперта для вашей защиты, а не для моей: разработка и тестирование конкурирующих теоретических моделей поведения по предупреждению преступности. J. Res. Преступность 55 (2): 316–45

Schreck CJ, Berg MT, Ousey GC, Stewart EA, Miller JM. 2017. Меняется ли характер ассоциации виктимизации и правонарушителя на протяжении жизни? Обследование подросткового и раннего взросления. Преступность 63 (7): 786–813

Schreck CJ, Berg MT, Rogers EM. 2021. Прогнозирование вероятности насилия в реляционных диадах «актер-мишень»: самоконтроль и межличностное насилие как общие свойства. Br.J. Criminol. https://doi.org/10.1093/bjc/azab014

Шрек К.Дж., Фишер Б.С. 2004. Определение влияния семьи и сверстников на насильственную виктимизацию: расширение повседневных занятий и теорий образа жизни. J. Interpers. Насилие 19 (9): 1021–41

Schreck CJ, Stewart EA, Osgood DW. 2008. Переоценка совпадения насильственных преступников и жертв. Криминология 46 (4): 871–906

Schreck CJ, Wright RA, Miller JM. 2002. Исследование индивидуальных и ситуативных предшественников насильственной виктимизации. Правосудие Q . 19 (1): 159–80

Шаффер Дж. Н., Рубак РБ. 2002. Насильственная виктимизация как фактор риска совершения насильственных преступлений среди несовершеннолетних . Респ., Оф. Джув. Преступление правосудия, Вашингтон, округ Колумбия. https://www.ojp.gov/pdffiles1/ojjdp/195737.pdf

Sheley JF, Wright JD. 1995. In the Line of Fire : Youths , Guns , and Violence in Urban America . Пискатауэй, Нью-Джерси: Transaction Publ.

Певец С.И. 1981 г.Однородные популяции потерпевших и преступников: обзор и некоторые выводы для исследования. J. Crim. Закон Криминол. 72: 779–88

Зингер С.И. 1986. Жертвы серьезного насилия и их преступное поведение: субкультурная теория и не только. Насилие Победа . 1 (1): 61–70

Скиннер Г.К., Фаррингтон Д.П., Шеперд, JP. 2020. Траектории преступников, здоровье и госпитализация: взаимосвязи и факторы риска в продольном Кембриджском исследовании делинквентного развития. Дж.R. Soc. Med. 113 (3): 110–18

Слуткин Г., Рэнсфорд С., Декер РБ. 2015. Лечить насилие: рассматривать насилие как заразную болезнь. В Envisioning Criminology : Researchers on Research as a Process of Discovery , ed. М. Д. Мальц, С. К. Райс, стр. 43–56. Чам, Швейцария: Springer

Спаркс Г. Х., Додд Д. 1977. Обследование жертв. Лондон: Wiley

Sparks R. 1982. Исследование жертв преступлений : Достижения , Выпуски , и новые направления. Вашингтон, округ Колумбия: печать правительства США. Выключенный.

Стюарт Э.А., Шрек С.Дж., Саймонс Р.Л. 2006. «Я не позволю никому не уважать меня»: Уменьшает ли уличный кодекс или усиливает насилие среди афроамериканских подростков? J. Res. Преступность 43 (4): 427–58

Сайкс Г.М., Маца Д. 1957. Методы нейтрализации: теория преступности. Am. Социол. Rev. 22 (6): 664–70

Taylor BG, Mumford EA, Liu W, Berg M, Bohri M. 2019. Сообщения молодых людей о том, что жертва-преступник частично совпадают в интимных и неинтимных отношениях: национально репрезентативная выборка. Крим. Правосудие поведение. 46 (3): 415–36

Tedeschi JT, Felson RB. 1994. Насилие , Агрессия , и принудительные действия. Вашингтон. ДК: Am. Psychol. Доц.

Торнберри ТП, Фиглио РМ. 1974. Виктимизация и преступное поведение в когорте рождения. В Образы преступлений : Преступники и жертвы , под редакцией Т.П. Торнберри, Э. Сагарин, стр. 102–12. Нью-Йорк: Praeger Publ.

Тиллиер М.С., Райт Э.М. 2014. Насилие со стороны интимного партнера и жертва-преступник частично совпадают. J. Res. Преступность 51 (1): 29–55

Целони А., Пис К. 2003. Повторная персональная виктимизация: «подталкивает» или «отмечает»? Br. J. Criminol. 43 (1): 196–212

Turanovic JJ, Pratt TC. 2019. Размышляя о виктимизации : Контекст и последствия . Нью-Йорк: Рутледж

Ван Гелдер Дж. Л., Авердийк М., Эйснер М., Рибо Д. 2015. Распаковка перекрытия жертвы и преступника: дифференциация ролей и социально-психологические характеристики. J. Quant. Криминол. 31 (4): 653–75

Wellford CF. 1997. Контроль над преступностью и достижение справедливости: президентское обращение Американского общества криминологии в 1996 году. Криминология 35: 1–12

Викстрём П-ОН, Обервиттлер Д., Трейбер К., Харди Б. 2012a. Нарушение правил : Социально-ситуативная динамика городской преступности среди молодежи . Оксфорд, Великобритания: Oxford Univ. Press

Wikström P-OH, Treiber K, Hardie B. 2012b. Изучение роли окружающей среды в причинно-следственной связи преступлений: опросы сообщества на небольших территориях и пространственно-временные бюджеты.В The SAGE Handbook of Criminological Research Methods , ed. Д. Гадд, С. Карстедт, С. Ф. Месснер, стр. 111–27. Лондон: Sage

Wilcox P, Tillyer MS, Fisher BS. 2009. Гендерные возможности? Виктимизация подростков в школе. J. Res. Преступность 46 (2): 245–69

Вольфганг М. 1958. Модели уголовного убийства. Лондон: Оксфорд

Wright RT, Decker SH. 1997, Вооруженные грабители в действии : Прикрытия и уличная культура. Бостон: Северо-восточный унив. Press

von Hentig H.